Женщина и война. От любви до насилия
Шрифт:
Одна из таких «забытых девчонок», рассказывая свою историю, поведала об атмосфере, в которой женщины находились на передовой [19] .
«Про любовь спрашиваете? Я не боюсь сказать правду… Я была пэпэже, то, что расшифровывается “походно-полевая жена”. Жена на войне. Вторая. Незаконная.
Первый командир батальона…
Я его не любила. Он хороший был человек, но я его не любила. А пошла к нему в землянку через несколько месяцев. Куда деваться? Одни мужчины вокруг, так лучше с одним жить, чем всех бояться. В бою не так страшно было, как после боя, особенно когда отдых, на переформирование отойдём. Как стреляют, огонь, они зовут: “Сестричка! Сестрёнка!”, а после боя каждый тебя стережёт… Из землянки ночью не вылезешь… Говорили вам это другие девчонки или не признались?
19
Алексиевич С.У., «У войны не женское лицо» – М.: Правда, 1988.
Первого командира убило осколком мины.
Второй командир батальона…
Я его любила. Я шла с ним в бой, я хотела быть рядом. Я его любила, а у него была любимая жена, двое детей. Он показывал мне их фотографии. И я знала, что после войны, если останется жив, он вернётся к ним. В Калугу. Ну и что? У нас были такие счастливые минуты! Мы пережили такое счастье! Вот вернулись… Страшный бой… А мы живые… У него ни с кем такое не повторится! Не получится! Я знала… Я знала, что счастливым он без меня не будет. Не сможет быть счастливым ни с кем так, как мы были с ним счастливы на войне. Не сможет… Никогда!
В конце войны я забеременела. Я так хотела… Но нашу дочку я вырастила сама, он мне не помог. Палец о палец не ударил. Ни одного подарка или письма. Открыточки. Кончилась война, и кончилась любовь. Как песня… Он уехал к законной жене, к детям. Оставил мне на память свою фотокарточку. А я не хотела, чтобы война кончалась… Страшно это сказать… Открыть своё сердце… Я – сумасшедшая. Я любила! Я знала, что вместе с войной кончится и любовь. Его любовь… Но всё равно я ему благодарна за те чувства, которые он мне дал и я с ним узнала. Вот я его любила всю жизнь, я пронесла свои чувства через годы. Мне уже незачем врать. Я уже старая. Да, через всю жизнь! И я не жалею.
Дочь меня упрекала: “Мама, за что ты его любишь?” А я люблю… Недавно узнала: он умер. Я много плакала… И мы даже из-за этого поссорились с моей дочерью: “Что ты плачешь? Он для тебя давно умер”. А я его и сейчас люблю. Вспоминаю войну как лучшее время моей жизни, я там была счастливая…
Только, прошу вас, без фамилии. Ради моей дочери…»
Слова «вспоминаю войну как лучшее время моей жизни» поражают чудовищной искренностью. Непостижима и неизмерима сила любви, если тяжкие испытания, море крови, гибель друзей и смерть, ежечасно поджидающая, названы «лучшим временем моей жизни». Разумом понять невозможно. Но нужно ли силиться понять, уразуметь и всё разложить по полочкам с вердиктом социального психолога или психотерапевта? Разум и сердце – антагонисты. Сердце болит и ноет, радуется и грустит вопреки разуму.
Книги о войне пишутся для мужчин. Правда, которую мужская литература о войне обошла стороной и о которой солдатки старались забыть: днём женщины воевали, в окопах по ночам отбивалась от приставал. С наступлением сумерек между женщинами и мужчинами пролегала линия фронта. Санинструктор, сестра милосердия, нашла этому оправдание и даже пожалела солдат, на четыре года оторванных от семей: «Вот если бы были у нас бордели…»
О японских «станциях комфорта», о немецких, итальянских и американских солдатских публичных домах – разговор впереди. Не хочется упрощать проблему, но невольно возникает вопрос: не по этой ли причине в других воюющих армиях не было массовых принуждений к сексу и преступлений на сексуальной почве в отношении «своих» женщин? «Нашим» женщинам полегчает, когда армия пересечёт государственную границу и настанет черёд иноземок и остарбайтеров. Их насиловали открыто, без опасения оказаться в штрафбате.
«Дело» Елены Боннэр
В 1983 году, когда травля академика Сахарова и его жены, Елены Боннэр, достигла апогея, на книжных прилавках появилась книга доктора исторических наук Николая Яковлева «ЦРУ против СССР» (учёное звание подкрепляло «научную ценность» работы). В «солидном труде» рассказывалось о заговоре, жертвой которого стал доверчивый академик-вдовец, по сути дела ребёнок, кроме теоретической физики, ничего в жизни не понимающий. Коварная женщина (через каждые два слова подчеркивалась её национальность) водит рукой «академика-подкаблучника», иногда она его даже бьёт, заставляя участвовать в антисоветских действиях, и, чтобы усилить эффект разоблачений и подчеркнуть аморальность безнравственной женщины-дьявола (именно такой заказчик представлял её обывателю), Яковлев запустил руки в её личную жизнь. В этой книге (по ней был снят одноименный фильм) Елена Боннэр изображена как Берия-2, сатана в юбке.
Со слов кагэбэшного писателя, аморальная жизнь порочной, сексуально распущенной восемнадцатилетней санитарки военно-санитарного поезда началась с совращения начальника эшелона, Владимира Дорфмана, которому она годилась «разве что в дочери».
Уже тогда чтение грязного опуса (авторская рука КГБ проглядывала между строк) вызывало мерзкое чувство, независимо от того, соответствовали ли действительности хотя бы на йоту детали её личной жизни. Ложь живуча, как и любой сорняк. По этой причине в 2010 году, беседуя с Машей Гессен, Елена Боннэр сама заговорила об этой истории и пожелала, чтобы интервью с ней прочитало как можно больше людей [20] .
20
Журнал «Сноб», № 5, май, 2010.
Она рассказала, как после ранения и лечения в госпитале в Свердловске 30 декабря 1941 года пришла в распределительный эвакопункт и сдала документы, ожидая распределения на фронт.
«Ко мне подошёл очень пожилой человек в военной форме и спросил меня, что я здесь делаю. Я говорю: жду, что мне скажут. Он мне сказал: «Экс нострис?» (Ex nostris – «Из наших». – М.Г.). Я сказала: «Чего?» Он сказал: «Из наших?» Я сказала: «Из каких?» Тогда он сказал: «Ты еврейка?» Я говорю: «Да». Это единственное, что я поняла. Тогда он достал блокнотик и говорит: «Ну-ка, скажи мне фамилию». Я сказала. Потом он меня спросил: «А вообще ты откуда?» Я говорю: «Из Ленинграда». Он мне сказал: «А у меня дочка и сын в Ленинграде”». Кто он и что он, ничего не сказал. «А где твои родители?» Я говорю: «Про папу не знаю. А мама в Алжире».
Он сказал: «Какой Алжир?» Я говорю: «Акмолинский лагерь жён изменников родины». Я очень хорошо помню, как на него посмотрела, пристально очень, а сама думаю, что он сейчас мне скажет. Может, он сейчас меня пристрелит, а может нет. И вот я ему говорю: «Акмолинский. Лагерь, – вот таким рапортующим голосом. – Жён. Изменников. Родины». Он сказал: «Ага» – и ушёл. Потом вернулся, почти сразу, и сказал: «Сиди здесь и никуда не уходи». Пришёл ещё, наверное, через полчаса и сказал: «Пойдём». Я говорю: «Куда?» А он говорит: «А ты теперь моя подчинённая, медсестра военно-санитарного поезда 122. Я твой начальник Дорфман Владимир Ефремович. Будешь обращаться ко мне «товарищ начальник», но изредка можешь называть Владимиром Ефремовичем. Всё».
Дорфман поступил рискованно, взяв под крыло члена семьи изменников Родины, (он-то знал, чем это ему грозит), однако не побоялся и уже этим заслужил уважение. Боннэр не рассказывает, и нас не должно интересовать, сложились ли у них интимные отношения или в книге Яковлева разгулялись фантазии КГБ, призванные скомпрометировать и опорочить жену Сахарова. Ей в 1941-м исполнилось восемнадцать лет. В четырнадцать она стала сиротой – отца расстреляли в 1937-м, мать с 1938-го была в лагере. Она уже побывала на фронте, получила тяжёлое ранение и контузию, и предположим, забыв о разнице в возрасте, уступила заботливому отцу-полковнику, а возможно, даже в него влюбилась. Ничего в этом нет противоестественного. Суть не в том, что было, а чего не было – молодости простительны быстрые влюблённости и необдуманные поступки, о которых она не жалеет, если совершались они от чистого сердца.