Женщина нашего времени
Шрифт:
— Ты не заслужила и того, что твоя семья так поступила с тобой.
— Ох, может быть и заслужила.
— Каковы условия? — Это, конечно, не означало, что он не мог вычислить их сам.
— Размещение моих акций. Двадцать восемь процентов — большой кусок, но агенты Робина убедят весь мир, что это дружественный раздел, и это удержит их цену. Я думаю, что «Пикокс» упадет до одного-девяносто или близко к этому, но это не означает, что они не смогут вернуться к двум-двадцати пяти на следующий день. Вместе с компенсацией, я полагаю, это составит около девяти миллионов. То есть от пяти до шести после выплаты налогов.
Чарли беззвучно присвиснул.
— Что
Харриет устало ответила:
— Сделаю небольшой перерыв. Получу деньги. Что еще я могу сделать?
— Да, — Чарли не возражал бы сделать небольшой перерыв с лежащими перед ним шестью миллионами.
— Чарли. Знаешь что, я чувствую себя так, как будто меня снова отбросили в самое начало. К пляжу на Крите.
— Ты очень далеко от Крита, моя дорогая. Очень, очень далеко. Ты богата.
Харриет слушала слова, не понимая их. Страх и сопутствующий ему адреналин, который поддерживал в ней жизнь в течение собрания, всей дороги из Лос-Анджелеса, теперь отступил. Она начинала осознавать, что по-настоящему означала для нее потеря «Пикокс». Она не могла даже думать о том, что делать сейчас, или завтра, или в течение тех недель, которые будут следовать одна за другой.
— Ты не хочешь выпить со мной сегодня вечером? Или приходи домой, пообедаем вместе с Дженни.
— Нет, — ответила Харриет, — нет, спасибо, Чарли. Я думаю, мне лучше вечером побыть дома.
После того, как они попрощались, Чарли пододвинул свои заметки поближе. Он начал быстро стучать по клавиатуре, кося глазами на слова по мере их появления на экране. Пока не появился успокаивающий вздор агентов Робина, он мог подсчитать все, зная реальное положение дел. Непосредственно из первоисточника. Чарли оправдывал себя мыслью, что, если бы они поменялись местами, Харриет сделала бы то же самое.
Когда Харриет закончила говорить с Чарли, в кабинет вошла Карен. Она несла чай в тонкой, красивой фарфоровой чашке. Она поставила ее на угол стола Харриет.
— Я действительно очень сожалею, — сказала она, — все мы.
Харриет посмотрела на нее. Все уже закончилось.
— Карен?
— Да.
— Пожалуйста, оставь меня на час одну.
Когда она ушла, Харриет разжала кулак и посмотрела на два обломка карандаша. Она сжимала их так сильно и так долго, что на ее ладони остались голубые следы. Сейчас она положила их на стол и попыталась соединить обломанные концы вместе. Она внимательно смотрела на них несколько секунд.
Потом она положила голову на стол и заплакала.
Позже Харриет приехала домой. Она оставалась дома, пока ее юристы и юристы компании согласовывали ее компенсацию и организовывалось размещение ее акций. Сообщалось, что ее решение оставить «Пикокс» было добровольным, что не было никаких разногласий и компания может только укрепиться под руководством нового директора-распорядителя, назначенного Робином. Однако была и другая версия событий, сообщенная Чарли и с энтузиазмом подхваченная прессой.
В связи с тем, что публика узнала о битве в комнате заседаний совета директоров, цена на акции «Пикокс» упала. У Харриет не было иного выбора, кроме как принять, пониженную цену за свой пакет акций, но, в конце концов, в обмен на годы, которые она вложила в «Пикокс», она получила после вычитания налогов даже больше пяти миллионов фунтов. Она не упрекала Чарли за то, что он опубликовал эту историю. Как он правильно предположил, она знала, что на его месте поступила бы так же.
Популярная пресса тоже наслаждалась новостями, как и их коллеги в Сити. Было наводнение статей о миллионах «Девушки Мейзу» и осада телефонными звонками и визитами репортеров, которые отрезали Харриет в Хэмпстеде. Она подумала было спастись, возвратившись в Калифорнию, но Каспар не поддержал ее предложения, когда она сообщила его. Он вышел из госпиталя и сидел в кресле возле бассейна на своем ранчо.
— Я думаю, тебе лучше остаться там, детка, — сказал он ей.
Для Харриет стало ясно, что несмотря на все то, что было между ними раньше, все это ушло так же окончательно, как и ее жизнь в «Пикокс».
Каспар сказал, что для него существует вероятность попасть под суд за непреднамеренное убийство, но сейчас его люди заняты этим делом. Очевидно, что они также работали над тем, чтобы не допустить эту информацию в прессу. Было всего несколько упоминаний о случившемся в британских газетах. В коротких заметках говорилось только о том, что выдвигавшийся на Оскара Каспар Дженсен попал в автомобильную катастрофу, в которой один человек погиб. Больше говорилось о взаимоотношениях Каспара с «изгнанной «Девушкой Мейзу». Харриет пожалела, что у нее нет консультантов с таким же опытом защиты, как у Каспара.
В течение двух-трех дней казалось, что у нее нет возможности выйти из дома, не сопровождаемой назойливыми вопросами. Она так устала от отражения нападений словами «без комментариев» и «я вполне удовлетворена соглашениями с компанией», что оставалась дома, чтобы избавиться от вопросов.
Ее изящная квартира, ограниченная безучастными стенами, стала казаться ей полукрепостью, полутюрьмой. Она начала чувствовать, что находится в безопасности только до тех пор, пока одна остается за этими стенами, а попытка выйти наружу связана с риском столкновения с чем-то неопределенным, что уже пугало ее больше, чем несколько вопросов относительно ее планов на будущее. Ее высокие окна, казалось, вдруг стали пропускать слишком много света, что создавало возможности для шпионящих глаз. Она сопротивлялась побуждению задернуть шторы, но оно все равно пересиливало ее каждым поздним утром, когда она наконец вставала с постели.
Одна часть Харриет была слишком рациональной, чтобы не понимать, что рано или поздно, на следующий день или на следующей неделе разразится другой скандал и ее история будет забыта. Но была у нее и другая часть, та часть, которая держала двери закрытыми на два замка и страстно желала оставить шторы задернутыми, и эта часть понимала, как мог страдать Саймон. Она очень много думала о нем и вслух разговаривала с ним, как это делают люди, живущие в уединении.
Она больше не плакала после длинного приступа плача в своем кабинете, но жила с тяжелым грузом печали скорее за Саймона, чем за себя.
Она не думала о будущем, о своем богатстве или о том, что она могла бы делать. Когда же она пыталась задуматься, перед ней открывалась панорама такой пустоты, что она пугалась и заставляла себя снова засыпать или смотреть по телевизору мыльную оперу, которая озадачивала ее, потому что она не знала ни действующих лиц, ни причины их проблем.
Ее существование сузилось до рамок четырех комнат. Она спала, подогревала банки с супом, смотрела телевизор. Телефон оставался единственным звеном, соединяющим ее с миром. Он звонил постоянно, но в большинстве случаев она включала автоответчик, чтобы тактично отделываться от назойливых вопросов.