Женщина нашего времени
Шрифт:
В этот час даже отдаленный шум уличного движения не был слышен. Харриет вновь вскрикнула в полной тишине.
— Я люблю тебя, — сказал Робин.
Она прикрыла ему рот пальцами.
— Нет, ты не любишь. Мы устроили с тобой маленький праздник — вот что это было.
Она помнила свое твердое решение отпустить для себя поводья только на один вечер.
— А если будет еще, то это не по-деловому, не так ли?
— К черту дела, — сказал Робин. — Имеет значение только то, что я люблю тебя.
Они снова заснули.
Когда уже совсем
Когда принесли завтрак, Робин передал ей поднос. Она села, обернувшись простынями, пила кофе и слизывала языком капли меда со своих пальцев.
— Хорошо? — спросил он ее.
Она ответила:
— Очень хорошо.
Он насвистывал, наливая себе еще кофе. Харриет помнила слова из середины ночи и свои возражения. Сейчас в этой утренней интимности она думала о том, что она окончательно забыла роскошь быть любимой. Ей хотелось знать, что произойдет, если она позволит себе эту роскошь снова. Что предпочтительнее?
— Что ты сегодня делаешь? — спросил он.
— Сначала еду встретиться с матерью, — это стало важным после того, что Лиза рассказала ей, — а потом возвращаюсь в «Пикокс».
— В какое время я смогу увидеть тебя сегодня вечером?
Харриет встревожилась:
— Сегодня вечером?
— Конечно. Я не намерен позволять тебе находиться вне моего поля зрения минутой больше, чем это необходимо.
Роскошь и ответственность.
Она могла выбрать между тем, чтобы ехать одной домой, в Белсайз-парк, к кошкам и папке с работой, или остаться с Робином. По правде говоря, выбора не было, потому что она знала, чего она хочет. «Черт с ним, — подумала Харриет. — Мы оба взрослые люди. Мы можем справиться с чем угодно, что бы ни случилось, если что-то и произойдет». Роскошь захватила ее, и она сдалась ей.
— В семь часов.
— Хорошо. И тебе так хочется анонимности в отеле?
Харриет оглянулась на одну нетронутую постель и одну смятую, крошки и мед на подносе рядом с ней, сброшенный белый халат Робина.
— Одной ночи достаточно для того, чтобы запомнить.
— Первой ночи, — поправил он.
«Он был очень самоуверенным во всем. За исключением сексуальных моментов», — вспомнила Харриет. Возможно, он ей и нравился за это. Только немножко, чуть-чуть.
— Совершенный образец, — поддразнила она его.
Он поцеловал ее и ушел.
Харриет задумчиво оделась и направилась против утреннего потока пассажиров с Парк-лейн на Сандерленд-авеню.
— Ты выглядишь вполне хорошо, — сказала Кэт.
Она вышла встречать Харриет почти к светло-голубым парадным воротам.
— У меня все в порядке, — успокаивающе ответила Харриет.
Кэт пристально посмотрела на нее.
— Давай войдем в дом, выпьем кофе, мама. Мне надо с тобой поговорить.
Кэт суетилась среди своего безупречного хозяйства. Харриет ждала, глядя через двери внутреннего дворика на розы в летнем саду. Она знала, что ее мать не станет ничего слушать до тех пор, пока Харриет вдоволь не наестся пирожными и печеньем лучших сортов, заполнявшими поднос в определенном порядке.
Они вышли в сад. Харриет несла поднос. Они сели в шезлонги на те же места, что и тогда, когда Кэт в первый раз рассказала Харриет о Саймоне Арчере. «Если бы он действительно был моим отцом, — подумала Харриет, — поступила бы я как-нибудь по-другому?» «Мейзу» был так близок ее сердцу, и ее надежды, связанные с ним, были столь велики, что она подумала, что нет.
Она размышляла, делает ли ее такое отношение хорошей деловой женщиной и плохой дочерью. Робин был хорошим бизнесменом и хорошим сыном. Для Мартина, в любом случае, эти два слова были синонимами.
— Лиза сказала, что ты расстроилась, когда узнала, что я рассказала историю Саймона.
Кэт, как обычно, не хотела никаких сцен. Ее нежное лицо покраснело, и она стала беспокойно осматриваться вокруг, как бы для того, чтобы предотвратить то, что может произойти. Однако обе чашки кофе были полны, кувшин с молоком был накрыт от возможных мух, а шоколадное печенье было надежно спрятано в тени.
— Я не хочу, чтобы ты расстраивалась, — подсказала Харриет.
— Я знаю, что он страдал, — сказала Кэт, задыхаясь. — Ты не должна была использовать это ради денег. Ты заставила меня чувствовать себя тоже вовлеченной во все это из-за тех акций и из-за того, что я нахожусь в вашем совете директоров. Если я директор, то ведь имею я право высказать свое мнение, Харриет? Я должна сказать «нет». Я не хочу участвовать в делах такого рода.
Харриет вновь почувствовала себя нашкодившим ребенком. Она очень не любила злить Кэт, и ей еще больше не нравилось, когда мать бывала несчастна. Она поднялась со своего шезлонга и встала на колени на траве перед Кэт.
— Я руковожу компанией. Решение было мое, и я должна осуществить его, и я скажу тебе, почему.
Кэт выслушала объяснения Харриет. Румянец сошел с ее щек и шеи, но выражение лица было все еще тревожным, полная нижняя губа выступила вперед. Кэт хотела поверить тому, что ей говорили. Она гордилась своей дочерью.
— Это не может повредить Саймону. Я не упоминала его имени. В рекламных материалах нет ни одного вопроса, касающегося его. Можно подумать, что это обобщенная дань всем военнопленным, их воле к жизни.
— Так же, как и твоему решению сделать на этом деньги, не так ли?
Харриет передернуло.
— Еще нет никаких денег. Только отрицательная сумма, гигантская сумма, которую я взяла в долг в «Лендуит Эссоушиэйтс».
Это имя, как ни странно, заставило Харриет, в свою очередь, покраснеть, и она быстро продолжила: