Женщина с Андроса
Шрифт:
— Так что же все-таки почитать? — спрашивала она, пока отодвигали столы. — Гомера? Например, эпизод, в котором Приам просит Ахилла отдать тело Гектора? Нет… Нет… И «Эдип в Колоне» тоже до них не дойдет. Тогда, может, «Алцеста»? «Алцеста»?
Один гость, из тех, что позастенчивее, видя, что Хризия никак не может на чем-то остановиться, робко предложил почитать «Федра» Платона.
— В эту книгу я уже несколько лет как не заглядывала, друг мой, — возразила Хризия. — Придется импровизировать целыми строфами.
— А не могла бы ты… не могла бы прочитать начало и конец?
— Ладно, попробую, специально для тебя. — Хризия медленно поднялась и расправила подол платья.
Слуги удалились, наступила тишина.
«Что делает их в течение каких-то пятнадцати лет, — спрашивала и переспрашивала она себя, — такими испорченными… такими надутыми, или завистливыми, или натужно веселыми?»
Сначала все шло хорошо. Молодые люди с восторгом внимали рассказу о том, как некогда их сверстники собирались на афинских улицах и палестре послушать Сократа. А слушая, не могли не признать, что ничто в мире не ценится так высоко, как красиво выстроенная речь. Далее следовало описание прогулки Сократа и Федра по сельской местности.
«Какое, право, чудесное место для отдыха. Этот платан не просто высок, он могуч и пышен листвою. А этот кактус в самом цвету, и тень от него, и аромат дарят нам здесь особую приятность. А эти изваяния и эти жертвоприношения убеждают, что место это — святилище нимф и кого-нибудь из речных богов… Право, Федр, ты прекрасный проводник».
Тут Хризия перешла к финалу: «Однако пора возвращаться, жара прошла.
Сократ. А не следовало бы, перед тем как идти, вознести молитву богам этого места?
Федр. Ты прав, Сократ.
Сократ. О, возлюбленный Пан и вы, иные боги, что освящают это место, даруйте мне красоту внутреннего мира, и пусть все, чем я обладаю вовне, придет в согласие с тем, что находится внутри. Да научусь я считать богатыми только тех, кто мудр. И да удовлетворюсь я таким количеством денег, что не превосходит потребностей творить добро. Как ты считаешь, Федр, следует ли нам добавить к сказанному что-нибудь еще? По мне так этой молитвы достаточно.
Федр. И пусть та же молитва и мне сослужит свою службу, ибо такими вещами друзья делятся».
До этого места все шло хорошо. Но тут Хризия, безмятежная, счастливая покойница, увидев слезы на глазах Памфилия, остановилась и, глядя в эти глаза, разрыдалась — так рыдает тот, кто, предавшись соблазнам безрассудства и своеволия, возвращается в любимые края и к старым привязанностям. Правда, безусловная правда, трагическая правда заключается в том, что мир любви, достоинства и мудрости — это и есть истинный мир. И тем сокрушительнее выглядит ее поражение. Но она не одинока: подобно ей, он, Памфилий, тоже был свидетелем продолжительной и проигранной войны, и она любила его так, словно любит впервые, и так, словно полюбить уже больше не дано. Это непреложно, это заповедано навсегда.
Хризия быстро взяла себя в руки и успокоительно обратилась к гостям, в тревоге склонившимся к ней:
— Садитесь, друзья мои. Со мной все в порядке. — Она улыбнулась. — А сейчас я почитаю вам «Облака» Аристофана.
Но прошло еще некоторое время, перед тем как в зале зазвучал смех как заслуженная дань божественному таланту автора «Облаков».
Бринос поднялся с рассветом, и уже через несколько часов утренние труды были окончены. Через несколько дней после описанных событий Памфилий, сделав на складе то, что велел отец, и не чувствуя настроения заниматься спортивными упражнениями, отправился на прогулку. Стояла ранняя весна. Сильный ветер гнал по небу облака, море покрылось белыми барашками. Порывы ветра трепали одежду и волосы Памфилия. Даже чаек порою внезапно срывало с места, и, распластав крылья, нахохленные, они с сердитыми криками взмывали в фиолетово-голубое небо. Памфилий был человеком серьезным и основательным, и никакое опьянение ветром и солнцем не могло прогнать тревогу, с какой мысли его сейчас обратились к Хризии и Филумене, а также к четырем членам его семьи. Он бродил посреди скал и ящериц и диких карликовых маслин, когда внимание его неожиданно оказалось привлечено к тому, что происходило на склоне холма, слева от него. Несколько городских мальчишек преследовали юную девушку. Та отступала вверх, пробираясь заброшенным садом и пренебрежительно отругиваясь от обидчиков. У тех злоба превратилась в ярость. Они разразились потоком брани и принялись швырять в девушку камнями, правда, мимо. Памфилий подошел к ним и жестом велел убираться. Девушка с пылающим лицом, прислонившись к дереву, недоверчиво следила за его приближением. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Наконец Памфилий проговорил:
— Ну и что все это значит?
— Это просто деревенские олухи, вот и все. Никого, кроме земляков со своего несчастного Бриноса, они в жизни не видели. — И от злости и обиды девушка безудержно и горько разрыдалась.
Памфилий дал ей выплакаться, а потом поинтересовался, куда она шла.
— Никуда. Просто вышла прогуляться, а они преследовали меня от самого города. У меня нет никакого дела. Мне некуда идти… Я ничего им не сделала. Просто вышла погулять, а они стали обзываться. Все никак не хотели отстать. Я тоже начала обзывать их по-всякому. Тогда они принялись швырять в меня чем попало.
— Мне казалось, я всех знаю на острове, — задумчиво проговорил Памфилий, — но тебя вижу впервые. Ты давно на Бриносе?
— Почти год, — ответила она и добавила невнятно: — Только я почти не выхожу из дома… и вообще…
— Не выходишь из дома?
— Ну да. — Девушка потеребила платье и грустно посмотрела на море.
— Тебе стоило бы познакомиться с кем-нибудь из местных, вместе бы и гуляли.
Она повернулась и посмотрела ему прямо в лицо:
— Я никого здесь не знаю. Я… я все время сижу дома. Мне не разрешают выходить на улицу, разве что вечером, когда я гуляю… ну, с Мизией. — Девушку продолжало трясти от рыданий, но она уже приводила себя в порядок: приглаживала волосы, поправляла платье. — Не понимаю, зачем им понадобилось швыряться камнями…
Памфилий молча и печально смотрел на нее. Наконец он встряхнулся и проговорил:
— Видишь тот большой валун? Почему бы тебе не присесть?
Девушка последовала за ним, все еще приглаживая волосы и вытирая глаза и щеки.
— У меня есть сестра примерно твоего возраста, — продолжал Памфилий. — Ты могла бы завязать знакомство с ней. Гуляли бы вдвоем, вот и перестала бы быть у нас чужой. Ее зовут Арго. Уверен, вы понравитесь друг дружке. Сестра сейчас шьет матери большую накидку и рада будет твоей помощи. И она бы, в свою очередь, могла помочь тебе. Ты умеешь шить?
— Да.
— Вот и прекрасно, — улыбнулся Памфилий.
И в эту минуту Глицерия поняла, что полюбила его — навсегда.
— Я, должно быть, знаком с твоим отцом? — вновь заговорил Памфилий.
— У меня нет отца. — Девушка робко посмотрела на него. — Я сестра женщины с Андроса.
— Ах, вот оно что, — протянул пораженный Памфилий. — Я хорошо знаю твою сестру.
— Да, — кивнула Глицерия. Ее ясные повлажневшие глаза обежали морскую рябь, скользящих в небе птиц. — Она не хочет, чтобы кто-нибудь знал, что я здесь. Целыми днями я либо сижу на чердаке, либо работаю во дворе. Только вечерами мне разрешают погулять с Мизией. Даже сейчас мне следовало быть дома, я просто нарушила обещание никуда не выходить. Она ушла на рынок, а я… Мне хотелось увидеть, как выглядят остров и море днем. И еще я хотела высмотреть вдали Андрос, мою родину. Но мальчишки погнались за мной, принялись швыряться камнями, и теперь мне уж никогда не выбраться на волю.