Женщина в голубом
Шрифт:
…– Я ничего не помню! – Носовым платком, намоченным в грязной воде бассейна, он снова и снова тер ладони, пытаясь оттереть кровь. – Я не помню, как мы добрались до ее дома, я не помню, как ее зовут… Помню только, что бармен вызвал такси, мы сели, и она сказала адрес. Проснулся утром, а она рядом в крови…
Они сидели в машине Роба.
– Подожди, что значит в крови? Ты ее избил? Или… что?
– Не знаю! – в отчаянии выкрикнул мужчина. – Не помню. Я перебрал вчера и, наверное, сорвался…
– Подожди. Ты видел нож или… что-нибудь? Может, она живая! Кто она такая?
– Не знаю! – В голосе мужчины звучало отчаяние. – Там был нож… кажется… Не знаю!
– Давай вернемся, посмотрим, может, ничего страшного…
– Нет!
– Ладно. Я отвезу тебя домой, вернусь и посмотрю сам. Приведи себя в порядок. Я позвоню. Дверь заперта?
– Нет. Не знаю… Я просто прикрыл. Не помню… Что ты собираешься делать? – Они смотрели друг на друга. – Нас видели в баре, какие-то ее знакомые, и бармен ее знает. Она заговорила со мной на улице, у нее каблук застрял, я помог, и мы зашли в бар… там рядом. Мы пили коньяк и шампанское. Если она… если я ее…
– Давай без истерики, в случае чего мы были вместе, понял? Я все сделаю и сразу позвоню. Номер дома и квартиру помнишь? И приведи себя в порядок, – повторил.
…Он отпер дверь, почувствовав мимолетное облегчение – ключ и портмоне были на месте.
Квартира встретила его гулкой тишиной. Уже неделю он был один, Лена после очередного скандала уехала к матери.
Прямо в прихожей он стянул с себя одежду и сунул в пластиковую торбу, лежавшую на тумбе; отшвырнул торбу к двери, чтобы не забыть выбросить.
Босой, нагишом он отправился в кухню. Распахнул холодильник и достал бутылку водки. Стал пить, давясь и обливаясь, избавляясь от липкого страха. Мгновенно опьянел и побрел в ванную…
До вечера он пробыл в бессознательном тяжелом забытьи, между сном и явью; открывая иногда глаза, он видел над собой покачивающийся потолок. В желудке начинала царапаться голодная кошка, и он закрывал глаза.
Мысли были короткие, отрывочные, сквозь них как заклинания прорывались отдельные слова и фразы: сорвался, сошел с ума, попался на крючок, Пашка отмазал, опять…
В случае чего… что делать? Снова лечиться? Жрать сладковатые розовые таблетки, от которых выворачивает наизнанку? Или чего похуже? Второй раз не сойдет с рук…
Роб позвонил поздно ночью.
– Спишь? – спросил.
– Что, – выдохнул он, – говори!
– Все в порядке. Ты был у меня со вчерашнего вечера. Перепили, и ты остался ночевать. Утром я отвез тебя домой.
– А… – начал было он и запнулся.
– Все в порядке, – повторил Роб. – Слышишь? Выдохни. Вольно. Потом расскажу. Устал. Спокойной ночи.
Только сейчас он перевел дух и почувствовал, что голоден. Нашел в холодильнике мясо и сыр, достал из хлебницы черствый хлеб. Стал жадно глотать, не жуя, чувствуя, как отпускает внутри туго сжатая пружина и накатывает полуобморочное ощущение эйфории.
Роб все сделал. Роб надежный друг. Они вместе с детства, он не подведет.
Он поднял с пола пустую бутылку, потряс, «выжал» пару капель и чертыхнулся.
Ленка уничтожила все запасы, дрянь! Вылила в раковину. Воспитывает.
Он сжал кулаки: убить мало! Вспомнил, что в прикроватной тумбочке, кажется, есть что-то. Коньяк!
Снова пил торопливо, обливаясь и захлебываясь. Потом свалился в кровать и уснул мертвецким сном…
Глава 2
О богах и героях
Небьющаяся игрушка полезна для того, чтобы разбивать ею другие.
– Суаре…
– Баранья нога! – отвечал Леша Добродеев, журналист самого популярного в городе печатного издания «Вечерняя лошадь», он же Лео Глюк.
Золотое перо отечественной журналистики, оно же бессовестное и привирающее, но кого интересует истина? И кто скажет, что такое истина?
Философы и другие ученые, даже физики с математиками, плавают в определении, прикрываясь всякими «если», «при условии» и «в случае». Из чего можно заключить, что безусловной истины не существует в природе. Аномалия. Разве что на уровне «дважды два четыре», а копни глубже – полная неясность и мрак!
Так что можно быть хорошим журналистом и при этом врать. Более того, вранье приветствуется, потому что вранье всегда интереснее голого факта. И опять-таки, вранье или фантазия?
Алеша Добродеев скорее фантазер, витающий в своих фантазиях, и что примечательно, он в них верит! Как у всякого журналиста, у него есть несколько «горячих» и любимых тем, таких, что, разбуди ночью, оттарабанит как по писаному: многоярусные подземные ходы в районе Елецкого монастыря и зарытые там клады, призраки зловещих Антониевых пещер, где он лично своими глазами видел бестелесного монаха и слышал леденящие кровь в жилах стоны, страшные преступления, загадочные убийства, а также всякие местные культурные события и сплетни. Еще летающие тарелки.
Любимое хобби, оно же маленькая слабость – страсть к публичным выступлениям, как то: открытие выставок, вернисажей, ярмарок, приветственные речи для иностранных гостей и местных юбиляров, встречи с поклонниками и продажа собственной книжки об истории города с подробным пересказом до полного выноса мозга и дарственными надписями всем желающим.
Хлебом не корми, дай… как это сейчас говорят? Попиариться! Во-во.
Леша Добродеев неутомим и подвижен, несмотря на внушительные размеры, оптимистичен и готов бежать куда угодно по первому зову. В отличие от Олега Монахова, Монаха для своих, друга и соратника, который часто мрачен, задумчив и недоволен отсутствием жизненного перца, интересных событий, количеством дураков в жизненном пространстве и часто впадает в хандру. В состоянии хандры он весь день лежит на диване, рассматривает потолок, думает и вспоминает, как он, эх, было время, каждую весну собирал неподъемный рюкзак, бросал жен и друзей и летел в пампасы, в Сибирь, в Непал, в Индию или на Алтай, задумчиво ходил босиком в благостных храмах с курящимися благовониями, ночевал в бедных лоджиях или жил в монастырях у улыбчивых безмятежных лам, убирал и рубил дрова, а по утрам любовался цветущими олеандрами на фоне заснеженных горных вершин и думал о вечности. Или подолгу сидел, набросив на плечи плед, у костра на берегу быстрого и холодного ручья, помешивая кипящую в казанке уху из выловленной собственноручно рыбешки, пробовал, добавлял соли, лаврового листа и перца. Слушал, как пошумливают верхушки столетних кедров, и думал о вечности. А потом засыпал сном праведника в палатке, и снились ему прекрасные сны, и он улыбался во сне, правда, наутро ничего не помнил. И ни Интернета тебе, ни телефона, ни автомобилей, ни соседей, ни женского визга – одна первозданность, а из плодов цивилизации всего-навсего несколько упаковок таблеток, навязанных Анжеликой Шумейко, супругой друга детства Жорика, которая всякий раз провожала его со слезами и не чаяла увидеть снова.