Женщина в Гражданской войне(Эпизоды борьбы на Северном Кавказе в 1917-1920 гг.)

Арестовывать меня, слабую женщину, пришли шесть вооруженных человек. Я как раз приехала с огорода. Было нас на одной подводе шесть женщин: мать моя, три снохи, сестра и я — шестая. Мы подъехали к дому, въехали во двор. Белые меня и в комнату не пустили, а приказали следовать за ними. Меньшая дочь бежала следом за мной и плакала, просила ее взять, но белые наставили винтовки на семью и стали кричать: «Разойдись, будем стрелять!» Дочь отвечала: «Хоть убейте, но я пойду за мамой».

Когда меня привели в штаб, там сидели четыре офицера, в погонах,

все на них блестит. Конвоиры доложили офицерам о моем приводе. Спросили, как моя фамилия. Меня отвели и посадили в тюрьму. Ко мне привели Соколову Татьяну и Гулаеву. Мы сидели месяц.

Белые в боях потерпели поражение. И вот утром нас начали пороть. Меня разложили вниз лицом, один сидел на голове, а другой сидел на ногах. Чеченцы бить отказались, заявив, что они не могут пить крестьянскую кровь. Их избили и выгнали. Три белых казака взяли плети и начали меня сечь в три плети. По левую сторону сидели офицеры и полковник — всего человек восемь. Когда били, я стонала. Они смеялись. Я начала просить: «Убейте меня, но не мучайте». Но они опять громко издевательски смеялись и говорили: «Мы тебя проучим, как быть комиссаршей. Закажи всем комиссаршам, что будет всем то, что тебе, миленькая». Когда кончили сечь, я встать не могла. Казак ударил через голову по лицу два раза плетью. Все пропиталось кровью. Висели клочья кожи и мяса. Меня бросили в тюрьму, прямо на земляной пол, расстелив шубу. Из ран сочилась кровь, и я без перевязки лежала, без движения четыре дня. Вся на мне одежда пропиталась кровью, ссохлась на мне кровь, кусками застыла. Когда меня бросили в помещение, у меня был сильный жар. Речь отнялась, губы запеклись кровью и ссохлись, я рукой подзывала патрульного. Он украдкой давал мне пить воду, я выпила полведра холодной воды. Мой племянник был мобилизован белыми и стоил на часах. Моя мама пробралась к нему и известила, что тетя, сеченая, лежит и умирает. Племянник попросил полковника, чтобы избитую, умирающую тетку разрешили взять домой и дома ее похоронить. Маме дали пропуск на мое освобождение для похорон меня. Мама выпросила дроги, и меня кинули на подводу, почти мертвую, как полено, ноги болтались. Мать меня привезла к себе домой. За подводой шли два патрульных с винтовками. Дома сбежались все родные, знакомые и соседи. Народу пришло меня хоронить много — полон двор, и в хате полно. Но я не умерла.

Восемь дней я была без сознания. Платье, окровавленное, сняли с кожей и мясом, — тогда почувствовала сильную слабость и боль и попросила чаю. На десятый день ужасные боли, лежать было нельзя, и меня под руками, под грудью и за ноги подвесили полотенцами холщовыми, и я висела на полотенцах. Из аптеки лекарств не давали.

Меня лечили своими средствами. Достали чистого льняного масла, украдкой приносили картофельной муки и серной присыпки. Этим лекарством меня лечили, пока раны стали заживать.

На полотенцах я была подвешена вниз лицом целый месяц. Я понемногу стала выздоравливать и потихоньку ходить по комнате. Пришел ко мне патрульный и сообщил, что нас будут высылать в Красноводск за Каспийское море. Я решила бежать. Часов в семь утра я скрылась через зады, захватив кусочек хлеба. Не знали даже и родные и дети, где я находилась. Я была босая, раздетая, в ситцевом платке. Когда я уходила, мать со двора погнала телят на выгон, а патрульный остался стоять у ворот на посту. Ко двору прискакали верхами на лошадях казаки… Стали у часового спрашивать, а где же жена Шейко. Патрульный им ответил, оправдываясь перед офицером, что когда он пришел, то ее не было дома — она ушла на базар, и он ее дожидается.

Долго ожидали казаки вместе с патрульным и, не дождавшись, оставили второго патрульного, а сами галопом поскакали меня разыскивать на базар. На базаре налетели на одну женщину, сходную со мной, и чуть-чуть не задушили ее лошадьми. Она аж упала от испуга. Казаки ей закричали: «Стой, руки вверх!»

Спрашивали и искали меня по базару три часа. Но соседи отвечали: «Мы не бачили, що ходэ по базарю, а дэ вона сичас не знаемо». Кто-то сказал, что она ушла до Кумы. Они галопом полетели и до Кумы, перепугали всех детей и соседей до смерти. У нашего дома поставили двух патрульных: одного у ворот, второго — в задах. На второй день маму забрали рано утром в штаб на допрос. Мать заявила — ушла на базар, а куда вы ее дели, я не знаю. Мать оставили в залог за меня. Она просится отпустить ее домой, но ее не отпускают.

Одного патрульного послали с подводой за детьми. Детей трое. Все три девочки: одной десять лет, другой шесть лет и младшей три года. Надя, дочь десяти лет, закрыв дверь на замок, взяла маленьких сестренок за ручки и повела их канавой, по которой протекала вода. Детям навстречу вышли три соседки и дали им по яичку вареному и стали ругать патрульного: «Ты — свой человек, как тебе не стыдно, у этих детей нет

ни отца, ни матери, они и так голодают, а вы совсем хотите погубить малюток, невинных ни в чем». Патрульный девочку все подманивал: «Поедем с нами, там хорошо, много конфет». Но девочка ответила: «Я никуда не поеду, пока не придет бабушка». Дети ушли на край села в сады. Залезли в курник и там уснули и спали целую ночь. Бабушку ночью выпустили. Она пришла домой, видит — дверь заперта и детей нигде нет. Все соседи и бабушка бросились искать детей, но их не нашли. Мужнина сестра, приехав в сад утром, услышала в курнике детский кашель. Испугалась, позвала соседку и вдвоем подошли к курнику. Старшая девочка у входа в курник сидела на корточках, обняв за шею своих сестренок. Все застыли, посинев от холода. Ночь была холодная, дул сильный ветер. Когда детей стали звать в комнату, то они так были перепуганы, что своих родных даже боялись и со слезами говорили, что мы не вылезем, а то нас заберут. Сообщили бабушке, та пришла и забрала их домой.

Бабушка, моя мама, найдя моих детей, стала разыскивать и меня, пропавшую без вести. Недели через две я пришла ночью. Около двора с двух сторон стояли и охраняли часовые. Но я зашла третьим ходом — через открытую дверь коридорчика. После этого я скрывалась уже больше года, и родные знали мое местонахождение, снабжали меня провизией. Приходилось ночевать по канавам, в бурьяне и под валом. Когда бежала первый раз, то, через вал перескакивая и перелезая через сарай, я разорвала юбку, перескочила через яму в человека ростом, где была картошка; через яму-то я перескочила и попала в засыпанную старую копань, т. е. колодезь. В колодце я подлезла под стенку обваленной земли, легла и колючками прикрылась, чтобы меня было незаметно. Сижу я в копани, как заяц, попавшийся в капкан. На второй день моя мама в сеннике сгребала солому и заливалась слезами. Услышав плач родной матери, я кашлянула. Мама с помощью дяди меня вытащила. Я в ссылку и не попала, скрывалась, пока пришла из Астрахани Красная армия. Не удалось белым меня угробить.

И по настоящий момент я жива. Воспитала этих троих дочерей и выдала всех замуж. Дочери уже имеют по нескольку детей. Старшая дочь, что в курнике спасалась, в настоящий момент тоже коммунистка.

Я, Татьяна Романовна Соколова (девичья фамилия — Таранова), родилась в тысяча восемьсот девяносто шестом году в селе Урожайное Левокумского района. Отец — крестьянин, бедняк. В тысяча девятьсот тринадцатом году я вышла замуж за Соколова Иосифа Леонтьевича. Муж — бедняцкой крестьянской семьи. В восемнадцатом году моего мужа в Урожайном общее собрание избрало делегатом на уездный съезд советов в город Святой крест. Там мужа избрали военным комиссаром. У меня на руках осталось трое детей, из которых самому старшему было пять лет.

Когда наступали белые, был сильный бой. Беспрерывно трещали пулеметы. Красные отступали на Величаевку. С мужьями отступали жены и дети — кто на подводах, а кто пешком. Едва успели захватить кусок хлеба. Бежали рядом с подводами, детей несли на себе. Это было на пасху, на первый день. Мы шли садами, а в селе уже был бой.

Первый натиск белых был отбит, и все беженцы вернулись по своим домам.

Однажды зимней ночью вся наша семья была дома в сборе. Мы уже все спали. Вдруг пришел сосед и сообщил о том, что нас сейчас придут грабить. Эти грабители — человек десять — были у него на квартире, его уже ограбили и изнасиловали сестру, девушку семнадцати лет, и братову жену. Минут через пятнадцать пришли к нам три человека, пьяные. Двое стали стучать в окна и двери, а третьего послали принести бомбы. В это время муж в одном нижнем белье из постели выскочил в окно и убежал по селу в сады, отстреливаясь из браунинга. Они его догоняли и тоже стреляли по нем, преследуя его. Когда муж скрылся, то они все трое вернулись ко мне, взломали дверь и ворвались в комнату. Они допытывались, где муж, кто такой: муж, наставляя мне в рот наган, и поставили прямо в комнате к стенке, а дети — трое маленьких — кричали на печке. Надо мной издевались, насиловали и ушли, ограбив домашние вещи.

Наутро я перебралась к родителям, оставив свою хату на произвол судьбы. Эти бандиты утром рыскали по всем дворам, расспрашивали, где я, но меня соседи и родители скрыли.

Муж скрывался в соседних селениях. После приходил к родным и жил в камышах. Он ночью пробирался из камышей домой за провизией. За нашей квартирой была усиленная слежка. Но мужу всегда удачно удавалось набирать провизию и уходить благополучно в камыши. Только муж уйдет, являются белые, и каждый раз были издевательства, и всегда допытывались, где мой муж. За провизией они ходили вдвоем с товарищем Шейко. Муж, оглядываясь по сторонам, осторожно прокрадывается в дом, а товарищ Шейко остается на часах в канаве для того, чтобы дать сигнал о грозящей опасности.