Женщина в зеркале
Шрифт:
Вечером, когда моему отцу, которого первым известили о случившемся, пришлось сообщить о несчастье бедной Ханне, та все еще не успокоилась. «И очень хорошо», — пробормотала она в качестве комментария.
И только на следующий день, когда за завтраком она не увидела ни отца, ни матери, Ханна поняла, что те уже больше никогда не вернутся.
В день похорон она бросилась в могилу, чтобы не опускали туда ее родителей. Я никогда не забуду этой душераздирающей сцены.
Ханна рыдала три недели. Она ни в чем не знала меры… Все через край…
Теперь, спустя годы, я думаю, что, рыдая от отчаяния, она переживала чувство вины. То, что она оскорбила
В дальнейшем она изменила свое поведение, прекратив культивировать воспоминание об умерших. Она стала более холодной. Почти бесчувственной. В конце концов она даже стала раздражаться, когда при ней заговаривали о родителях.
В подростковом возрасте она впервые изложила мне теорию, в соответствии с которой получалось, что ее удочерили. Я тогда ее не переубеждала — мне было жаль Ханну. Я оптимистка и находила в этой лжи нечто положительное: Ханна-де перестанет оплакивать родителей, ее семья и мы, приютившие ее, сольемся в одно целое. И если мне потом неоднократно приходилось слушать эти россказни, признаюсь, я никогда не возражала Ханне: трусиха, я слишком боялась, что ее горе снова даст о себе знать.
Потом я покинула родительский дом, чтобы выйти замуж за Вернера Бернштейна. А еще через несколько лет Ханна стала вашей женой.
Я преуменьшила силу той лжи. Став основанием ее жизни, она заменила ей реальность. Спустя годы понимаешь, почему Ханна жила в постоянном разладе с самой собой и с другими. Она продолжала считать себя обманутой. Она смотрела на себя с какого-то расстояния, ругала себя, осуждала.
Она писала, что может обрести счастье в любви, только отказываясь от себя, скрываясь под маской анонимности, становясь кем-то совершенно иным. Та, от кого бежала Ханна, была не она, хоть она и считала, что это так. Когда Ханна страдала, не понимая, кто же она, страдала она из-за собственного ложного представления о себе. В основе ее стремления к бегству лежало недоразумение, которое она сама себе создала, но не знала об этом. Бедная Ханна… Естественно, что вся ее жизнь превратилась в блуждание.
Простите мне это долгое отступление. У меня и в мыслях не было все это вам рассказывать, я хотела только сообщить то, что вам, видимо, неизвестно: написать о последних днях жизни Ханны. После семи лет, проведенных в Цюрихе, она обосновалась в Валлони. Места там богатые, процветающие, буржуазные, она лечила трех пациентов по методу Зигмунда Фрейда и зарабатывала на жизнь уроками иностранных языков.
Господи, почему она не вернулась в Австрию? Или хотя бы в Германию? После покушения в Сараеве, которое стоило жизни нашему милому эрцгерцогу Францу-Фердинанду, ей просто необходимо было вернуться на родину. Сделай она это, мне не пришлось бы писать вам.
Ханна поселилась в Намюре.
Когда этим летом император начал войну против Сербии, чтобы отомстить за смерть сына, — я не верю в другие объяснения, сама мать, — Европа пришла в движение. Игры союзов вовлекли страны в войну. Конечно, эти военные действия долго не продлятся — настолько очевидно наше военное превосходство, мы одержим победу над врагом, — но эти три месяца волнений унесли много жизней. Как вы помните, наши армии намеревались быстро пройти через Бельгию, которая должна была хранить нейтралитет, чтобы как можно быстрее достичь Франции. Но совершенно неожиданно бельгийцы оказали сопротивление. На железной дороге, соединяющей Брюссель с Парижем, город Льеж отказался пропустить немецкую армию и оказал сопротивление. И если все закончилось благополучно благодаря артиллерии, благодаря Большой Берте — это пушка с заводов Круппа, — мы тем не менее потеряли две недели и пять тысяч человек. Немецкие войска, изумленные, раздраженные, униженные, совершенно естественным образом сочли бельгийцев предателями, нарушившими договор.
Наши солдаты, посчитав незаконным сопротивление бельгийцев, нарушивших договор о нейтралитете и начавших помогать Франции, провели несколько военных операций. Одни назовут их массовыми убийствами, другие — репрессиями. Мне нечего сказать по этому поводу. Как патриотка и мать троих сыновей, сражающихся на фронте, я считаю операцию обоснованной, но как женщина могу лишь сожалеть о подобном насилии. Ханна была убита нашими солдатами. В деревне Жерпин, куда она приехала повидать подругу, ее настиг ответный огонь нашей армии.
Мне передали, что она даже не попыталась сказать, что она австрийская подданная, она не произнесла ни слова по-немецки, она просто присоединилась к группе людей, на которую были нацелены ружья, крича что-то по-французски.
О чем она думала? Что защищала? Присоединиться к другим людям — это так на нее не похоже…
Я посылаю вам рукопись, над которой работала Ханна. Это ее последнее увлечение — Анна из Брюгге, жившая в семнадцатом веке, которая тоже умерла при ужасающих обстоятельствах; ее погубило насилие того времени. В этой забытой женщине, о которой знала лишь она, Ханна встретила родственную душу. Когда я читаю стихи Анны из Брюгге, а вернее переводы, сделанные Ханной, перед моими глазами вновь оживает моя подруга — трепетная, дерзкая, великодушная, пылкая… В ней жила безграничная любовь, с которой она не знала, что делать. Кстати, на странице, где помещен портрет Анны из Брюгге, Ханна нарисовала свой собственный портрет. Это, впрочем, думаю, вас не удивит: каждому известно, что биография — это искренняя автобиография. Думая, что ты говоришь о другом, без прикрас описываешь самого себя.
Опираясь на психоаналитический инструментарий, Ханна попыталась объяснить это «Зерцало невидимого». Она обнаружила там секс, его сублимацию в мистических экстазах, ностальгию по союзу с мужчиной, но главное — предвосхищение современных теорий человеческого сознания. Мне не удастся все это объяснить на этих страницах, потому что если когда я читала, мне казалось, что я все понимаю, то стоило закрыть рукопись, как в голове у меня начинало шуметь, аргументы куда-то исчезали и я не могла воспроизвести ни слова. В общем, Ханна обнаружила, что Анна из Брюгге была предшественницей Фрейда, потому что ее интересовало то, что находится за нашими мыслями, за словами, то есть логика бессознательного.
И хотя мне, по моей роли, не полагается выносить какие бы то ни было суждения, не могу запретить себе немного посмеяться. Все досужие вымыслы Ханны напоминают мне игру в сходства, которой мы предавались детьми у моей бабушки Питц. В картинной галерее мы, живые, отыскивали свои черты на портретах наших предков. И если у кого-то нос был слегка искривлен влево, мы тут же находили такой же кривой нос у предка семнадцатого века. Если нос задирался вверх, на помощь тут же призывалась другая прапратетя. Короче, каждый новорожденный влиял на своего предка, любой ребенок находил себе предшественника.