Женщины, кот и собака
Шрифт:
Родители были людьми не дачными: мать говорила, что мыть посуду в тазике – морока и унижение. Дом был сырой, с продувными, щелястыми окнами. Печка давно осыпалась и рассохлась – ее требовалось подлатать, замазать щели и побелить. Но… Заниматься всем этим «хозяйством», как раздраженно называл дачу отец, никому не хотелось.
Приезжали в субботу, а уже в воскресенье утром родители начинали торопливо и нервно собираться в Москву.
А ему – ему хотелось остаться! За участком было огромное футбольное поле и большое костровище – там собиралась дачная молодежь. Гоняли
Алексей тоскливо поглядывал на честную компанию и тяжело и обреченно вздыхал – он не был ни с кем знаком, так получилось.
А подойти к ребятам смелости не хватало – робел.
С дачи Алексей всегда уезжал с сожалением и какой-то легкой и непонятной ему грустью. Словно опять не оправдались надежды – какие, правда, он не совсем понимал.
Так продолжалось три года. До самого рождения Тёпы.
Пока мать ходила беременная, Алексей нервничал. Конечно, ему хотелось брата.
Алексей рисовал себе мысленно, как он защищает его во дворе и в школе, как учит собирать металлический конструктор – грузовики и подъемный кран.
Как читает брату книжки – свои любимые, разумеется.
Про рождение девчонки, сестры, Алексей и не думал. С девчонками ему было все непонятно. Совсем непонятно. Да и несолидно как-то – сестра!
Нет, «брат» звучит лучше! Да и что делать с девчонками? Он решительно этого не понимал. Глупость какая-то: куклы, пластмассовая посудка, бантики, рюшечки…
Алексей наблюдал за девчонками во дворе: сидят, дурочки, крошат в кастрюльки подорожник, помешивают ложечкой, а потом суют пластмассовой уродице в рот и еще приговаривают: «Кушай, Ира! А то отлуплю!»
Или на нитку нанизывают ягоды рябины, а потом хвалятся, чьи бусы лучше. Чушь какая!
Сплетничают, хихикают, хвастаются и вечно чего-то придумывают! Интриганки!
Всякие глупости, честное слово!
Что ему делать с сестрой? Нет, ерунда получается! Пусть будет брат!
Отец отвез маму в роддом в самом начале марта. Она почему-то странно прощалась с ним, будто уезжала навсегда. Плакала, прижимала его к себе и все время повторяла, чтобы он «был человеком».
Она часто шутила: «Баранкин, будь человеком!»
Был такой мультик. Но тогда она говорила серьезно, безо всяких шуток – так ему показалось.
Наконец отец оторвал ее от сына и, обняв за плечи, осторожно и нежно вывел за дверь.
У двери мать снова метнулась к сыну:
– Лешечка! – закричала она. – Суп в холодильнике, а тушеное мясо на балконе!
– Знаю, мам! – буркнул Алексей. – Ты мне уж сто раз говорила!
Мать разрыдалась, и отец даже прикрикнул на нее, что случалось совсем редко.
Мать положили, отец уехал на службу и каждый час звонил ему: «Лешка, ты как?»
Вечером, после работы, отец пришел хмурый и раздраженный. Ужинать отказался – не хочу.
Курил у окна и беспрестанно названивал в справочную родилки.
Сын ничего не спрашивал, помалкивал. Лишний раз раздражать отца не хотелось.
Гулять он не отпрашивался, сидел у себя и делал уроки.
Наконец услышал радостный вопль отца и выбежал из комнаты. У двери они столкнулись, и отец, счастливый, с трясущимися руками, крепко сжал его плечи и без конца повторял: «Слава богу, Лешка! Все окончилось, слава богу! И теперь, брат, у тебя есть сестра!»
Он отодвинулся от растерянного сына и внимательно посмотрел на него: «Слышишь, сестра! Девулька у нас родилась, Алексей!»
А он только мотнул головой – дескать, «понимаю, да… Ну, что делать – значит, сестра».
Разочарованию Алексея не было предела. Расстроился он до слез – ну, или почти до слез.
Отец удивился и даже растерялся:
– Ну что ты, Лешка?! Это ты из-за того, что не пацан, а девчонка?.. Ну и дурачок ты у меня! Из-за девчонки расстроился! Дурачок, честное слово! Это ж так здорово – ты что, не понял? Еще одна красавица в нашем доме прибавилась! Дееевочка! – распевно произнес отец. – Лапочка, красавица! Как мама наша, уверяю тебя! А ты – ты защищать ее будешь! От всех невзгод. Так брату положено, ты понимаешь?
Алексей вздохнул и согласно кивнул: «А куда ж ее теперь? Не выкинешь же. Только защищать и осталось».
И отец, вытерев ладонью влажные глаза, счастливо и громко расхохотался.
Из роддома мать и сестру забирали через пять дней.
Мать была бледная, похудевшая и снова горячо обнимала Алексея и вглядывалась в его лицо, словно видела его впервые.
Девочку, его новоявленную сестру, положили на обеденный стол и распеленали.
И тут она совсем разочаровала Алексея: ножки и ручки тонюсенькие, хлипенькие. Личико сморщенное и ярко-красное. Глаза прищурены и бессмысленны. И волосики, очень темные и густые, были влажными, словно примазаны маслом.
Ему стало неприятно смотреть на младенца, и Алексей вышел из комнаты.
В комнату к нему зашел отец, сел на стул, вздохнул и сказал:
– Сын! Мы очень любим тебя! Очень, слышишь? Но… Девочку эту, твою сестру, мы тоже уже очень любим! Потому что… Нормальные родители любят своих детей! Одинаково любят – ты меня слышишь? И доченька наша еще будет красавицей! Все груднички, знаешь ли, выглядят сначала как-то… не очень. Ты тоже, брат, Аполлоном не был – ты уж прости! В общем… – отец встал и хлопнул себя по коленям. – В общем, еще как будешь ею гордиться! Помяни мое слово! Больше всех любить будешь эту… малявку!
«Ага, как же, – подумал Алексей, – больше всех! Ну, уж не больше мамы, наверняка!»
И он уверенно усмехнулся.
Сестру назвали Наташей. Спрашивали и его, Алексея, мнение, но он невежливо отмахнулся: «Мне все равно! И вообще, в женских именах я ничего не понимаю. Наташа – значит Наташа!»
Она, конечно, ему мешала – громко орала по ночам, например. Он даже удивлялся: как из такого крошечного тельца вырываются такие отчаянные децибелы?
В ванной теперь всегда стоял в ожидании отца большой старый таз с замоченными пеленками.