Женщины, кот и собака
Шрифт:
Кстати, Тёпой назвал ее Алексей, когда она как-то не удержала в руке легкую пластмассовую кружечку с киселем. К тому времени они уже многого добились: сестренка самостоятельно ела, держала вилку и ложку, могла отломить кусочек хлеба и удерживать чашку с холодным (горячий чай давать ей пока боялись – вдруг разольет, обожжется?).
Алексей вздохнул, взял тряпку и стал подтирать, приговаривая: «Эх ты, Тёпа-растепа! Ну, не реви! Это всего лишь кисель!..»
И она улыбнулась: «Вот точно – Тёпа-растепа! И как вы меня еще терпите?..»
Алексей
– Да ладно тебе, Наташка! Делов-то – с копейку!
Она кивнула и отвернулась.
И в этот момент у Алексея впервые в жизни заболело сердце. И еще он понял, что девочку эту, свою сестру, свою Тёпу-растепу, он никогда не оставит. Никогда и ни за что! Потому что…
Да что говорить…
Человек ко всему привыкает. Даже к самому сложному положению дел. Приспосабливается. Конечно, вся жизнь их семьи была по-прежнему завязана на Тёпе и ее болезни. И прежней жизни, как оказалось – совершенно беззаботной и радостной, – у них уже больше не будет никогда. Но… жили. Жили в новых обстоятельствах, приноровились, как говорится.
Мать боролась с болезнью дочери самоотверженно, как любая хорошая мать. На себя она давно махнула рукой. Теперь быт, удобства, распорядок – весь хронометраж их жизни подчинялся только болезни.
Летом мать и сестра уезжали в санаторий – на грязи. Наташка и вправду приезжала окрепшая, порозовевшая. Хвасталась своими успехами: как ловко она держит ложку, как сама надевает футболку, как расчесывает волосы.
Наташа много читала. И Алексей таскал ей книжки из школьной и районной библиотек.
Когда ей исполнилось двенадцать, купили коляску – выносить девочку на руках стало уже тяжело.
Алексей спускал коляску по лестнице – в лифт она не входила, – а сестру сажал на спину и таким образом они заходили в лифт.
Наташка дула ему в ухо, а он кричал на нее и грозил уронить.
Им было смешно. На улице брат аккуратно усаживал сестренку на ее «трон» и вез по улицам. Они любили ездить к метро – за мороженым и пирожками.
Уезжали далеко от дома, и мать про это не знала.
Потом это стало привычным. Алексей возил сестру в центр – на Арбат и на улицу Горького. Наташа любила поглазеть на людей и витрины. Это называлось у них выходом в свет.
Алексей видел, как она рассматривает молодых девчонок, своих ровесниц, пробегающих мимо. Громко смеющихся, нарядных и ярко накрашенных. И видел, как грустнеют ее глаза.
И у него опять начинало щемить сердце. От жалости и от любви.
Они делали передышку в каком-нибудь сквере, ели мороженое, крошили голубям белую булку, разглядывали прохожих и болтали о жизни.
Им было хорошо друг с другом. И никогда не бывало скучно.
Учителя приходили на дом. Наташка училась самоотверженно: старательно делала домашние задания, сама билась над сложными задачками.
Все в голос твердили:
В десятом классе Алексей твердо решил поступать в медицинский. Конечно, из-за сестры. Ну, или частично из-за сестры. Обосновал свое решение так: в доме всегда будет медик, знающий человек. Ну, и если что…
Мать грустно усмехнулась:
– Лешка! Ты что, собираешься с нами всю жизнь колупаться? Ну, ты дурачок!.. Какой врач в доме? Ты же женишься, у тебя будет семья! И врачевать ты будешь уже в своем доме. Впрочем, если решил – тогда действуй! Сыном-врачом я буду только гордиться!
А однажды Тёпа горячо прошептала ему в ухо: «Становись скорее доктором, Лешка! Может, хоть ты меня вылечишь!..»
Он чуть не заплакал тогда! И как только сдержался?.. Как сумел проглотить тугой комок в горле – не понял и сам.
Ну, и за дело! Алексей начал готовиться. К тому же химия и биология были его любимыми предметами.
…Во второй мед он поступил – правда, с натяжечкой: не знали до последнего – пройдет или нет. Не хватало полбалла. Но в последний момент все благополучно разрешилось.
Именно там, в институте, Алексей встретил Надю – в ее дурацкой и неудобной юбке. Влюбился сразу и насмерть – больше ни на кого смотреть не хотел. Учился хорошо, но звезд с неба не хватал, честно говоря. Да и в какой-то момент понял: хирургия – в любом ее проявлении – точно не для него. Не то чтобы он падал в обморок при виде крови или задыхался в анатомичке – нет, этого не было. А просто… Ну, как объяснить? Просто не для него была хирургия. А он – не для нее.
Уже на третьем курсе решил, что профессию выберет спокойную и бескровную – терапию или, допустим, неврологию.
А еще лучше – сидеть бы где-нибудь в научном институте и заниматься наукой…
Все парни, разумеется, стремились именно в хирургию. На крайний случай – в урологию или гинекологию. Девчонки хотели попасть в ларингологи, дерматологи или окулисты.
Андрей же мечтал о Наде. Она была для него звездой недосягаемой, невозможной. Он даже и думать о ней не смел. «Да чтобы она! Да с ним! С эдаким середняком, незаметным и серым, ничем не выделяющимся… Хлипким и неспортивным…»
На четвертом курсе – точнее, первого сентября, после каникул – Алексей увидел Надю после долгой разлуки и вконец ошалел. Хороша она была пуще прежнего: загорелая дочерна, похудевшая. С какими-то шальными и тревожными глазами, словно узнавшая какую-то тайну, которая переполняла ее и от которой она задыхалась.
А в октябре Надя пропала. Пропала надолго, недели на две. Он подошел к ее подружке Мироновой и, краснея и бледнея, спросил, где, собственно, Надя.
Миронова посмотрела на него с усмешкой: