Женщины, которые любили Есенина
Шрифт:
«Как-то я засиделся, — писал он, — в «Стойле Пегаса» с Сергеем Есениным и Вадимом Шершеневичем. Сидели долго, выпито было достаточно. Выйдя поздно ночью, Сергей Александрович сказал, что он хочет повидать своих детей, особенно Костю. Уговоры и доводы Вадима, что уже поздно, не помогли. Вадим пошел домой, а мы направились на Новинский бульвар, где дети жили вместе с матерью Зинаидой Николаевной и Всеволодом Эмильевичем. Поднялись по знакомой крутой лестнице, позвонили, ответа нет. Тогда Сергей Александрович стал стучать, на стук открылась дверь, и через цепочку показался Всеволод Эмильевич. На вопрос «В чем дело?»
Дальнейшая судьба Зинаиды Райх сложилась счастливо, но закончилась трагически. Став женой великого режиссера, имя которого не сходило с уст театральной Москвы и который возглавлял тогда Театральный отдел Наркомпроса, Райх решила, что она станет актрисой. Эту искру надежды раздувал в ней Мейерхольд. Ему было тогда уже под пятьдесят, он был влюблен в свою молодую жену и искренне верил в то, что из нее получится великая актриса.
Но пока что в спектакле по пьесе бельгийского драматурга Кроммелинка «Великодушный рогоносец», постановка которого в театре Мейерхольда стала крупным событием в театральной жизни Москвы, Зинаида Райх на сцену не выходила — она вместе с другими студийцами вращала вручную мельничные колеса, задуманные режиссером.
Мариенгоф рассказывал в своих воспоминаниях, как Мейерхольд однажды спросил его:
— Как ты думаешь, Анатолий, она будет знаменитой актрисой?
— Кто?
— Зиночка.
Мариенгоф вытаращил глаза:
— Почему актрисой, а не изобретателем электрической лампочки?
«Тогда, по наивности, — писал Мариенгоф, — я еще воображал: для того, чтобы стать знаменитой актрисой, надо иметь талант, страсть к сцене, где-то чему-то учиться. А потом лет пять говорить на сцене: «Кушать подано!»
Мейерхольд вскинул свой сиранодебержераковский нос:
— Талант? Ха! Ерунда!
И ткнул себя пальцем в грудь, что означало: «Надо иметь мужем Всеволода Мейерхольда! Вот что надо иметь. Понял? И все!»
Далее Мариенгоф продолжает:
«Хорошей актрисой Зинаида Райх, разумеется, не стала, но знаменитой — бесспорно. Свое черное дело быстро сделали: во-первых, гений Мейерхольда; во-вторых, ее собственный алчный зад; в-третьих, искусная портниха, резко разделившая этот зад на две могучие половинки, и, наконец, многочисленные ругательные статейки. Ведь славу-то не хвалебные создают!»
В ругательных статейках особенно изощрялись имажинистские друзья Есенина. В одной рецензии Вадим Шершеневич ядовито писал: «Конечно, очень плохо играла Зинаида Райх. Это было ясно всем, кроме Мейерхольда. Муж, как известно, всегда узнает последним».
О быте семьи Мейерхольда-Райх оставила свои воспоминания дочь Зинаиды Райх и Есенина Татьяна.
«Внутренняя лестница вела из нашей квартиры в нижний этаж, где располагались и театральное училище,
…Адрес наш, по старой памяти, звучал еще так: «Новинский бульвар тридцать два, дом бывший Плевако». В свое время и наш дом, и несколько соседних строений были собственностью знаменитого адвоката. Когда в 1927 году у нас случился пожар, об этом написала «Вечерняя Москва», и мы узнали из газеты, что дом наш построен еще до наполеоновского нашествия и был одним из уцелевших в пожар 1812 года. Входная деревянная лестница изгибалась винтом, комнаты были разной высоты — из одной в другую вела либо одна, либо несколько ступенек».
Татьяна Сергеевна вспоминала и о редких посещениях отца: «Глаза одновременно и веселые, и грустные. Он рассматривал меня, кого-то при этом слушая, не улыбался. Но мне было хорошо и от того, как он на меня смотрел, и от того, как он выглядел».
Надо заметить, что в отношениях с людьми Зинаида Райх раскрывалась очень по-разному. Она была доброй по натуре и охотно помогала людям. Так она спасла от ареста жену Андрея Белого, посылала посылки сосланному в Енисейск драматургу Николаю Эрдману, чья пьеса «Мандат» с огромным успехом шла в 20-е годы в театре Мейерхольда.
И в то же время в театре она вела себя как деспот в юбке. Но то была извечная атмосфера театра, без которой никогда не мог и не может обойтись никакой театр, — атмосфера ревности и зависти, интриг и подсиживания. Так, Райх путем долгих интриг заставила уйти из театра замечательную актрису Бабанову, видя в ней — и совершенно справедливо — весьма сильную соперницу.
Ночью 28 декабря 1925 года в квартире Мейерхольда раздался телефонный звонок. Звонивший сообщил, что в Ленинграде, в номере гостиницы «Англетер», повесился поэт Сергей Есенин. Зинаида Николаевна услышала фамилию Есенин и вырвала трубку из рук мужа.
— Я еду к нему, — твердо сказала она Мейерхольду.
— Зиночка, подумай…
— Я еду.
— Я с тобой.
Из Ленинграда Зинаида Николаевна вернулась тем же поездом, в котором везли гроб с телом Есенина. Что с ней происходило на похоронах, не поддается описанию. Она рыдала, кричала. Ее горе усугубилось тем, что мать Есенина, стоя у гроба сына, бросила в лицо Зинаиде Райх:
— Ты виновата!
Невозможно догадаться и даже предположить, что хотела сказать этим Татьяна Федоровна.
Сын Есенина и Зинаиды Николаевны Константин оставил такие воспоминания о душевном состоянии матери в эти дни:
«Мать лежала в спальне, почти утратив способность реального восприятия. Мейерхольд размеренным шагом ходил между спальней и ванной, носил воду в кувшинах, мокрые полотенца. Мать раза два выбегала к нам, порывисто обнимала и говорила, что мы теперь сироты. Но в детстве смерть близких воспринимается своеобразно. Верят на слово тому, что человека больше не увидят, но как это может быть, еще не осознают. Это вне детского понимания. Так и мы с сестрой. Помню, что тоже плакали, но, наверное, из-за того, что плакала мама».