Женщины на российском престоле
Шрифт:
Шетарди, в отличие от осторожного Нолькена, денег для цесаревны не жалел, он не на шутку увлекся заговором, мысля себя его движущей силой, главным, как бы теперь сказали, координатором. Маркиз был по природе своей человеком пылким, романтичным, но легкомысленным и глупым. Условные знаки, пароли, записки, передаваемые во время менуэта или котильона, плащи, ночная тьма, переодевания – весь этот пошлый набор заговорщицкой атрибутики пошел в ход. Как пишет мать Екатерины II, княгиня Иоганна-Елизавета, свидания заговорщиков «происходили в темные ночи, во время гроз, ливней, снежных метелей, в местах, куда кидали падаль», то есть на помойках. Соглядатаи регулярно сообщали начальству о том, как французский посланник тайно, по ночам, огородами
Шетарди и Нолькен непрерывно писали своим министрам пространные реляции, обещая, что вот-вот успех увенчает переговоры с цесаревной. Но нет! Елизавета почему-то стала тянуть время: она колебалась, сомневалась, медлила, а главное – бумаг никаких не подписывала. Наконец, Нолькен и Шетарди пришли к выводу, что Елизавета серьезно опасается подписывать какиелибо обязательства о будущих уступках земель, отвоеванных ее отцом – победителем тех же самых шведов, ибо она рискует «сделаться ненавистной народу, если окажется, что она призвала шведов», чтобы взойти на престол такой ценой.
Вскоре выяснилось, что остановить запущенную машину уже невозможно: победные реляции дипломатов об успехах в переговорах с Елизаветой сыграли свою роковую роль. В Стокгольме решили действовать, не дожидаясь от Нолькена подписанных цесаревной бумаг. Летом 1741 года Швеция начала войну против России в Финляндии и… сразу же потерпела сокрушительное поражение под Вильманстрандом 23 августа 1741 года. Надежды на шведскую помощь с треском провалились. От пылкого Шетарди тоже толку было мало. Рассчитывать Елизавете приходилось только на себя. И после куртага 23 ноября 1741 года она решила действовать самостоятельно.
Впрочем, маркиз Шетарди до самого конца полагал, что именно он руководит заговором в пользу Елизаветы, и можно представить его ужас, когда ночью 25 ноября в его дом, стоявший на Адмиралтейской площади, почти напротив резиденции императора, стали грубо ломиться солдаты. Он подумал, что разоблачен и его неминуемо ждет Сибирь. На самом деле вышла ошибка – часть гвардейцев, сопровождавших Елизавету, была откомандирована от основного отряда, чтобы арестовать Остермана, Михаила Головкина и других сановников Анны Леопольдовны. В темноте солдаты перепутали дом, чем и перепугали до смерти всю французскую миссию во главе с Шетарди.
Можно предположить, что маркиз, стоя у окна в ночном колпаке и халате, видел сам «штурм Зимнего», который он так усиленно готовил на балах и помойках. Выйдя из саней на Адмиралтейской площади, Елизавета в сопровождении трехсот своих кумовьев, чтобы не слишком шуметь, пошла к Зимнему пешком. Солдаты нервничали, спешили, цесаревна же путалась в юбках, вязла в снегу, да и, вероятно, ей было трудно идти в тяжелой кирасе, – одним словом, она явно задерживала всю честную компанию. Вот тогда-то и произошел невиданный в истории революций и переворотов эпизод: гренадеры, недолго думая, подхватили, как перышко, на свои широкие плечи прелестную Венеру, и она, верхом на своих солдатах, въехала в Зимний дворец.
Штурм Зимнего
Архиепископ Арсентий в проповеди в день коронации Елизаветы, изумляясь свершенному императрицей в памятную ночь штурма Зимнего, помянул мужество ее, когда эта девица была принуждена, забыв деликатность своего пола, «пойти в малой компании» на очевидный для жизни риск, «не жалеть… за целость веры и Отечества последней капли крови, быть вождем и кавалером воинства, собирать верное солдатство, заводить шеренги, идти грудью против неприятеля».
В описанную красноречивым пастырем ночь неприятель этот блаженно спал в колыбели, с вечера насосавшись молока из груди кормилицы Катерины Ивановой, и не подозревал, что против него «заводят шеренги». Спали и родители императора, приближенные и слуги. Ворвавшись во дворец, Елизавета не мешкала: входы и выходы были перекрыты, караул сразу же перешел на сторону мятежников, и затем в императорские апартаменты на втором этаже устремилась «группа захвата». Солдаты разбудили и арестовали правительницу России Анну Леопольдовну и ее мужа Антона Ульриха. Ни принц, ни его супруга сопротивления не оказывали. Они безропотно подчинились своей горькой судьбе и позволили увезти себя во дворец Елизаветы, куда вскоре проследовала и сама хозяйка. Ей, счастливице, пора было принимать поздравления – курьеры будили своих начальников, и те, кое-как одевшись, спешили, подобно Шаховскому, на поклон.
Завершая описание «штурма Зимнего», отметим, что, несмотря на легкость и бескровность переворота, во всей этой истории были моменты весьма острые, и Елизавета проявила в них всю свою волю и характер. Ей, привыкшей к праздничной, беззаботной жизни, было совсем не просто решиться на государственный переворот. В тот момент, когда она в сопровождении только трех человек – Лестока, Воронцова и учителя музыки Шварца – садилась в сани, чтобы ехать в казармы преображенцев, никто не мог дать гарантий, что успех заговорщикам обеспечен, что сопротивления не будет, что ее, наконец, не ждет наказание за государственное преступление. Ночь переворота всегда черна и страшна, как бездна, в которую нужно шагнуть не раздумывая. И чтобы преодолеть этот страх, требуется мужество даже сильным мужчинам. Цесаревна – слабая женщина – такое мужество проявила, и даже дважды. Вначале она подняла солдат на мятеж, а потом возглавила штурмовую группу. Иначе она поступить не могла, ведь среди мятежников не было ни одного офицера, чтобы командовать солдатами. Так что пришлось ей, действительно забыв «деликатность своего пола», в первый и последний раз в жизни выступить в роли военачальника…
А потом был ярко освещенный дворец, шампанское, толпа льстивых царедворцев, павшая к ее ногам. К утру манифест о восшествии на престол и присяга подданных были готовы, войска и жители присягнули, и под крики «Виват!» и пушечную пальбу императрица вступила в Зимний дворец. Из окна ее нового жилища была видна Петропавловская крепость, шпиль собора, под полом которого вечным сном спали ее родители. Может быть, в суете новоселья Елизавета на минуту остановилась у окна и вспомнила прошлое – между ее новым дворцом и крепостью пролегало не только белое ледяное поле застывшей Невы, но и тридцать лет жизни цесаревны, ставшей императрицей.
«Четвертная лапушка»
Елизавета родилась, несомненно, под счастливой звездой. Событие это произошло 18 декабря 1709 года, когда русская армия завершала победную кампанию 1709 года торжественным вступлением в Москву. Сохранившиеся гравюры показывают, сколь красочным и величественным было это зрелище: несли трофейные знамена, вели знатных пленных, генералов, приближенных Карла XII, тысячи солдат и офицеров. Петр, распоряжавшийся всей церемонией, перед самым ее началом получил известие о благополучном разрешении Екатерины дочерью. Он дал приказ отложить на три дня вступление победителей в старую столицу и начал пир в честь рождения девочки, названной редким тогда именем Елизавет.
Детство и юность Елизаветы прошли в Москве и Петербурге. Девочку воспитывали вместе со старшей сестрой Анной, родившейся в 1708 году. Отец девочек был почти все время в разъездах, мать часто его сопровождала. Дочерей царя опекали либо младшая сестра Петра, царевна Наталья, либо семья Меншикова.
Теперь, проходя по анфиладе нарядных и уютных залов Меншиковского дворца-музея, невольно думаешь о том, что тогда, во времена детства Елизаветы, здесь не было так тихо и чинно. Царские дочери в веселой компании с Сашей и Машей – дочерьми светлейшего князя, а также с его сыном Александром, должно быть, устраивали изрядные шум и беготню. А потом их уводила обедать или спать заботливая горбунья Варвара Арсеньева – сестра хозяйки дома княгини Дарьи Меншиковой. В своих письмах к Петру и Екатерине Меншиков писал: «Дорогие детки ваши, слава Богу, здоровы».