Женщины Никто
Шрифт:
Маринка на нее обиделась. Она считала, что по законам дружбы Поля должна была отказать. Причем желательно в самой невежливой из возможных форм.
Полина никогда не верила в любовь с первого взгляда, пока не ощутила ее волшебную химию на себе самой. Роберт объявил перерыв, и они отправились в ресторан. Дожидающиеся своей очереди актрисы неприязненно смотрели ей вслед. Полине было все равно; она чувствовала себя так, словно ей снова семнадцать.
Они едва успели заказать сливовое вино (при этом Поля нарушила еще одно правило — не пить на первом свидании), а она уже была очарована Робертом. Им едва успели принести закуски, а она уже чувствовала горячую пульсацию внизу живота, ей вдруг захотелось узнать
Роберт, конечно же, все сразу понял. Такие всегда чувствуют желание. Только вот в ее случае это было не совсем желание, Полине вдруг показалось, что она впервые поняла, что такое любовь. Впервые осознала, что любовь и секс — это, кажется, одно и то же. Что секс — это не награда, не разменная монета, не козырной туз, не рекламный ролик, а любовь!
Как дурочка, как прыщавая пятнадцатилетка, как начитавшаяся Джейн Остин девственная библиотекарша в бифокальных очках…
Полина решила сдаться, поплыть по течению. Взрослые девочки должны позволять себе маленькие слабости, хотя бы иногда. Она надеялась, что, когда это дурманное очарование схлынет, она, возможно, очнется, отругает себя за легкомысленность и аккуратно вклеит засушенные мысли о Роберте в скудный гербарий своих романтических воспоминаний.
Если бы она заранее знала, чем все закончится, может быть, сбежала бы из ресторана, оплатив половину счета, догнала бы разочарованную Маринку и напилась бы с ней в каком‑нибудь баре, подтрунивая над собственными несбывшимися надеждами.
Но Полина ничего подобного знать не могла, поэтому легко приняла его приглашение провести следующий день вместе — с самого утра.
Первый день новой любви был сказкой. Прилизанной историей из рекламного ролика ароматизированных кондомов. Финальной сценой сентиментального кино, когда зрители уже утерли умильные слезы, но еще не бросили на пол кинотеатра скомканные бумажные ведра из‑под попкорна. Мечтой.
Роберт предложил: давай хотя бы на один‑единственный день притворимся, что мы одни на всей планете, что у меня нет работы, а у тебя нет друзей. Полина приняла правила игры и впервые за много лет оставила дома мобильный телефон.
Они позавтракали в «Национале», а потом бездумно слонялись по городу, как опьяненные свободой студенты, ее рука в его руке. Ели мороженое у памятника Есенину, и она страстно декламировала «Черного человека», а он, ничего по‑русски не понимающий, думал, что это о любви. Заглянули на выставку эротической фотографии и впервые поцеловались у метрового изображения чьего‑то прокачанного зада с капельками пота и красным отпечатком чужой ладони. Заглянули в магазин, там она и узнала о его любви к сладким ароматам. Ели ватрушки, купленные в ларьке. И не было ни одной неловкой паузы, как будто они были знакомы тысячу лет.
Вместо ужина курили кальян. Полина сбивчиво рассказывала о том, как четырнадцатилетней девчонкой она не то из любопытства, не то из чувства протеста преподнесла свою невинность художнику, который по просьбе ее родителей рисовал ее портрет. Она никогда и никому этого не рассказывала, а тут почему‑то прорвало. Почему‑то казалось важным, чтобы он все‑все о ней узнал, и непременно сейчас.
А потом она без колебаний отправилась к нему в отель, и всю ночь до рассвета они занимались любовью.
Первый день этой любви был сказкой.
На второй день выяснилось, что у Роберта беременная жена.
То есть не совсем жена. Девушка‑с‑которой— он‑время‑от‑времени‑встречается‑на‑протяжении—
Конечно, Наташу эту можно было только пожалеть. Но Поля ничего не могла с собою поделать, и куда подевалась ее мудрость, холодность и рассудительность, всех своих соперниц она ненавидела по‑самочьи, по‑сучьи, горячо.
Сколько их еще будет впереди — прожженных и наивных, влюбленных и надеющихся получить дорогой подарок, умных эстеток с томиком Гегеля под мышкой и барбиобразных идиоток со жвачкой во рту, красоток и простушек — всех, кому он щедро дарил свое семя, а Полина искала улики и страдала.
Страдала, как школьница, в тридцать пять‑то лет.
А потом все кончилось, а она так и не оправилась, не выздоровела.
Полина застряла между московскими социальными мирами, как незадачливый межгалактический путешественник, и не могла себе позволить того же, что и другие.
Еще не расставшись с фантазией стать законной второй половиной кого‑нибудь из общеизвестных «намбер уан», она строго стерегла репутацию. Хотя иногда ей хотелось послать все к растакой‑то матери и беззаботно поплыть по эфирным волнам ни к чему не обязывающего секса. Вкушать пахнущую латексом и шампанским страсть‑на‑час. Этот гимн самой природе человека, торжество спонтанной страсти. Сама собою собравшаяся гормональная головоломка, самое прекрасное, что может быть на свете. Путаешь желание прикоснуться к его руке с любовью, и вдруг ни с того ни с сего хочется узнать, как пахнет ямочка у его ключицы и каково это, если в объятиях тебя сожмет такой, как он.
Несмотря на все Полины потуги, с каждым годом скидка на нее увеличивалась, как на устаревшую модель, и она это понимала. Женская красота обесценивается быстрее мобильных телефонов «Моторола» — еще вчера иметь такой считалось престижным, а теперь он позвякивает в кармане у каждой среднестатистической секретарши.
Так забавно. Иногда она перехватывала взгляд какой‑нибудь бодрой студенточки, спешащей навстречу. Стеганый пуховичок из «Зары», дешевая шапочка из ангоры, накрашенные синей тушью ресницы и — апофеоз моветона — бархатная резинка в волосах. И она тоже посмотрит на Полю — белое норковое пальто, сапожки без утеплителя (а зачем утепляться, если есть машина с водителем?), легкий загар, салонная укладка, гладкое личико. И на секунду промелькнет в ее взгляде облачко невольной зависти. Но она и не подозревает, что Полина тоже отчасти завидует ей. Ее юности, независимости, непредсказуемости ее будущего.
Только вот жалеть себя Полина никому не позволяла. Да, она несвободна, и будущее ее окутано ледяной мглою, и если в самое ближайшее время жизнь ее кардинальным образом не изменится, то надо заранее, пока позволяют средства, скупить все антидепрессанты этого жестокого города, потому что такие, как Полина Переведенцева, ничем хорошим, как правило, не заканчивают.
Или повеситься на шелковых колготках.
Новая домработница Анюта утром войдет, а Поля — опля! — безмятежно покачивается на свежем ветру и синевой вывалившегося языка может посоперничать с собакой породы чау‑чау.