Женщины-террористки России. Бескорыстные убийцы
Шрифт:
И вместе с тем, хочется его помянуть добром за один поступок. При побеге с поселения в 1912 году Фаня Радзиловская и Рива Аскинази наткнулись на него в поезде по направлению к России. Павловский моментально сообразил в чем дело и, отвернувшись, сделал вид, что не узнает их.
Последний период Мальцевской тюрьмы
Вместе с отъездом Павловского начался период завинчивания тюрьмы. После Павловского за короткий период сменился целый ряд начальников тюрьмы — Эпов, Антипов, Каблуков и Егоров. Из всех них дольше всех оставался Егоров, и политика его была очень определенной. Началось завинчивание тюрьмы. Камеры целый день оставались запертыми, прогулки
Перелом, начавшийся после приезда Сементовского, особенно усилился в связи с Зерентуйскими событиями при приемке тюрьмы Высоцким. События в Зерентуе, порка, самоубийство Сазонова и покушение на самоубийство ряда товарищей как-то зловеще нависли над нашей тюрьмой. Прекратились занятия, в камерах была тишина, было несколько собраний по поводу происходившего в Зерентуе, и был момент, когда для некоторых из нас была ясна мысль — нужно быть готовыми к смерти. Смерти никто не боялся, думали и обсуждали вопрос о протесте, но после смерти Сазонова выяснилась бесцельность новых жертв.
Этот период был последним периодом Мальцевской тюрьмы. Начальник главного тюремного управления Хрулев приезжал с целью реорганизации каторги, общего перепланирования и переустройства тюрем. Приезд Сементовского, заставшего развинченную и вольную тюрьму, обострил и ускорил эту реорганизацию.
Вскоре после отъезда Сементовского стали ходить упорные слухи о нашем переводе в Акатуевскую тюрьму. О дне нашего отъезда мы узнали только за неделю. Сборы наши были очень несложными, так как с собой мы взяли только по две смены казенного белья, чехлы для сенников, часть посуды и продукты на дорогу. Главной же нашей заботой была упаковка библиотеки. Нам не хотелось расстаться с книгами и мы старались забрать каждый печатный клочок.
В этап должны были заковать в кандалы бессрочных, но нашему начальству, очевидно, не очень этого хотелось. Помощник начальника каторги Языков специально вел переговоры с нашим старостой, обещая не заковывать в кандалы при условии с нашей стороны не бежать с дороги. Такого обещания мы ему не дали. Несмотря на это, начальник тюрьмы Егоров распорядился не заковывать, представив всех бессрочниц, как больных. Утром 27 апреля 1911 г. мы вместе с вольнокомандками в количестве 28 человек были отправлены в Акатуй.
Мы надеялись, что нас поведут через Горный Зерентуй, но нас повели каким-то другим путем. По дороге нам часто попадались какие-то безвестные заброшенные могилы. Трудно было сказать, кто здесь похоронен, но мы знали, что многие из каторжан погибли в этом краю, так и не увидев свободы, и думали, что эти могилы, о которых никто не заботится, — могилы наших товарищей.
Этап продолжался четыре дня. Во время пути Маруся Спиридонова надеялась бежать, но обещанная помощь с воли так и не подоспела, и на последней остановке — в Александровском заводе, в 17 километрах от Акатуя, Маруся выбросила револьвер, который у нее был на случай побега.
Помнится, как в полутемной этапке Александровского завода, сгрудившись на нарах, мы проговорили последнюю ночь, ожидая, что в Акатуе нас могут разъединить. Мы все знали, что легкая жизнь в Мальцевке — позади и что впереди нас ждет суровый режим Акатуя.
С этого периода Мальцевская женская каторжная тюрьма была ликвидирована и была преобразована в мужскую богодульскую (инвалидную) тюрьму.
После революции 1917 г. Мальцевская каторжная тюрьма, как и все здания бывших Нерчинских каторжных тюрем, была передана в распоряжение волисполкома для культурно-просветительных и хозяйственных целей, что явилось лучшим памятником тем товарищам, которые погибли в Нерчинских каторжных тюрьмах.
А. Биценко
В Мальцевской женской каторжной тюрьме 1907–1910 гг
(К характеристике настроений.)
В статье т. Плескова (№ 6 «Каторга и ссылка»), в связи с появлением романа Ропшина (Савинкова) «Конь бледный» на нашем тюремном горизонте, [217] вскользь упоминается об обитательницах Мальцевской каторжной тюрьмы, ближайших соседках Горного Зерентуя [218] ).
Мальцевитянки, к сожалению, упорно молчат. Надо же, наконец, нам подать свой голос, пока еще не все ушло из памяти, не все вытеснилось, заслонилось более свежим, ярким, захватывающим недавним прошлым и настоящим.
217
Биценко имеет в виду статью социал-демократа (меньшевика) политкаторжанина Владимира Абрамовича Плескова (р. 1882) «Из литературного архива Горного Зерентуя» (Каторга и ссылка. 1923. № 6. С. 167–176.), в которой, в частности, рассказывалось об отношении политкаторжан к повести Б. В. Савинкова (В. Ропшина) «Конь Бледный», в которой террор и террористы изображались явно с непартийных нозиций. Литературной «наставницей» Савинкова была З. Н. Гиппиус, и в повести отчетливо заметно влияние «декадентской» литературы. Книга Савинкова вызвала многочисленные протесты в ПСР.
218
В Малъцевской женской, каторжной тюрьме в ту пору было до 40 политических каторжанок и, наверное, свыше сотни уголовных.
Как одна из мальцевитянок-акутаевок, я хочу нарушить молчание и попробую немного приподнять один из самых, по моей оценке, тяжелых, нескладных и корявых пластов нашей жизни. Это относится к «настроениям» 1907–1910 годов, того времени, когда мы, без различия партийности, отражали ярко, сгущенно, почти целиком повторяли «волю». Но какую?
«Волю» со всеми ее упадочными настроениями, со всякими «переоценками», расцветшими после поражения революции 1905 года, «волю» в отвернувшуюся от революционно-общественной деятельности и искавшую «утешения» и смысла жизни во всем, в чем угодно: в боге, в искусстве, в личных отношениях, в порнографии и проч.
Надо заметить, что наша жизнь не была отмечена теми трагическими событиями, какими была переполнена мужская каторга. На нас не только не распространялись репрессии, душившие и калечившие мужскую каторгу, доходившие до предела издевательств над человеком. Мы еще и подобия каторжного режима не видали в эту пору (до 1911 года, когда нас перевели в Акатуй «на исправление»).
Не считать же таким режимом комедию с переодеванием в казенное платье (раз, два с наручнями и кандалами для бессрочных), с запиранием камер и прочим маскарадом на время «проезда начальства». Помимо необходимой физической работы — возни вокруг самих себя (уборка, стирка, стряпня, ибо нас не удовлетворял общий котел) — весь свой досуг мы могли тратить по своему усмотрению.
Плевать ли в потолок или учиться, — это определялось собственным настроением да неизбежными в общежитии техническими неудобствами.
И вот, на таком-то сравнительно «безмятежном» фоне вскоре начинают вырисовываться жуткие признаки зарождающегося разложения революционера, как борца за социализм.
Первые из них можно уже найти среди первой же «шестерки» с.-р. каторжанок, привезенных в Акатуй в июле 1906 г.
Учуял эти начатки разложения (еще в то время их точно так не определяя) Григорий Андреевич Гершуни, всегда необычайно ко всем и всему внимательный, обеспокоенный «неспроста» задумчивым видом «усомнившейся», — одной из наших сестер, неглупой, серьезной и, казалось, такой крепкой и такой трезвой…