Женщины в ванной
Шрифт:
Сестра досадливо мотает головой.
– Сама хороша. Грязи от тебя – целый таз! Вчера еле до помойки донесли!
– Не трогайте мою грязь! – растеряно кричит Сара и даже сердито топает больной ногой, как в детстве. – Я взрослый человек! Я у себя дома!
– Но это и наш дом! – отвечает сестра. – И мы не хотим грязь в ванной! А если гости придут и пойдут руки мыть?
– Какое мне дело до ваших гостей? – совсем расходится Сара и кричит ни к селу, ни к городу: – Я одна в доме работаю, могу себе позволить маленькую прихоть!
– Успокойся,
– Мне нужна та глина! – Сара хлопает дверью и мстительно добавляет:
– Если я здесь даже паршивый угол в ванной не могу запачкать, то я буду снимать комнату, а вы здесь живите на что хотите!
Потом Сара сама не понимает, почему так разошлась. Но…секрет есть секрет!
Ночью Алия еще раз наливает ванну – осталась вторая бутылка геля для душа.
В комнате ее землячки спят вповалку, уставшие после тяжелого дня на рынке. Она Алия не работает продавцом – она не умеет считать больше десяти и плохо говорит по-русски.
Зато она у нее самый вкусный горячий лаваш. Она печет его ночью, когда все еще спят, а утром все едят и хвалят Алию.
Амир пришел в мечеть с русской. Позор на его голову!
– Все они знают, как к русским пристроиться! – фыркнула старая сварливая Зухра, всегда помогавшая молодым мигранткам.
А ведь Алия согласна быть и младшей женой: мыть, стирать, убирать, готовить. Она же на рыбозаводе работает – ко всякой тяжелой работе привыкла, не белоручка, как русские барыни. Ходил бы ее Амир в белых носочках по чистому полу. Но русские второй жены не потерпят.
Алия вздыхает так, что по всей ванне летят мыльные пузыри.
Она перестарок, ей уже двадцать три года. У Алии в ауле так поздно замуж не выходят, никто уже не посмотрит. Южные девушки созревают рано. Хоть и запрещено законом, в деревнях их выдают замуж около шестнадцати лет – самый сок для молодого мужа и гулять некогда.
Может ей родить ребенка без мужа? И уехать домой, а там сказать, что муж умер? Мама не рассердится, мама ее примет любой.
Три часа ночи. Алия спускает воду – надо идти печь лаваш на утро. Пока тесто подойдет, пока духовка нагреется.
– Ты наша самая младшая жена! – улыбается по утрам старая сварливая Зухра.
– Нельзя так говорить! – обычно пугается Алия. – Всевышний услышит и накажет.
Душа старухи отлетела в тот самый момент, когда темечко коснулось кирпичной угловой приступи у ванной, и сейчас витает где-то между небом и землей.
Мысли текут ясно, не то что при жизни.
«Какой стыд!» – думает душа, еще не отрешившись от своих мирских дел – она разглядывает свое старое, беспомощное, лежащее мешком тело. – «Хоть бы накрылась чем-то!»
Но смерть не выбирают – ни способ, ни обстоятельство. Старухе еще повезло, что она умерла мгновенно, не мучаясь.
Душа наблюдает, как обкуренный Шавкат срывает двери ванной с петель и испуганно визжит:
– Сдохла, сдохла, Старуха! Теперь русская тюрьма! Надо бежать!
Душа смотрит.
Азиаты быстро собирают вещи в большие торговые сумки и выбегают из квартиры, плотно закрыв входную дверь. Теперь голое мертвое тело долго не найдут. Может месяцы, может годы.
Душа тяжко вздыхает, скорбя о своем покинутом земном пристанище. Она при жизни была настолько одинока, что даже некому поставить свечку за упокой.
Душа уходит, в последний раз оглянув квартиру. Она не желает остаться здесь не упокоенным привидением.
Ее ждут мытарства.
Наше общество больно одиночеством. Сначала мы были рады тому, что у нас есть угол в общежитии. Потом мы выселились из общежитий в коммунальные квартиры. Затем мы переехали из коммуналок в отдельные квартиры. И вот, теперь снова радуемся, что у нас есть свой угол – ванна. Причем, для некоторых – последнее пристанище.
Наше общество больно одиночеством, но мы лечимся еще большим одиночеством. Оно нам необходимо, как воздух. Даже в семье, даже в очень большой семье. Даже домохозяйкам. Даже для того, чтобы однажды умереть.
Мы можем предстать в своем одиночестве, возведенном в степень, в самом неприглядном виде. Мы запираем дверь в ванной, чтобы к нам не проникло ни звука извне, а на самом деле входим в вакуум своего мира. Мира, которым мы не делимся ни с кем, ни с мужем, ни с сыном, ни с сестрой.
Мы в ванне – гиперодиноки и, по-своему, счастливы.
Иго первенца
Июльская жара в Ленинграде. До смешного – тридцать градусов тепла! Солнце растеклось по всему небосводу, и воздух парит. Так, как может парить только на болоте.
Волосы туго забраны в хвост на затылке. Где-то там очень чешется, потому что капелька детского пота застряла и не может стечь.
– Алка-палка! – Это мальчишки из соседнего двора, растрепанные.
Фу! У них руки в земле!
Аля сейчас пойдет в кино. Просто мама еще не готова. У девочки бело-голубое шелковое платье, гольфы с помпонами на веревочках, а туфельки сильно жмут, и где-то на пальцах стерлась до крови тонкая детская кожа. А мама все не выходит.
– Алка-палка! Алка-палка!
Аля делает вид, что не слышит, и старается держать голову прямо – на голове тяжелый бант. Капелька пота, наконец, стекает прямо за шиворот платья и ползет куда-то дальше, под лопатки.
– Алка-палка! Алка-палка!
Терпение Али лопается. Нет, она не будет реветь. Девочка поднимает ком земли, отчего руки сразу становятся грязными, и бросает его в сторону мальчишек. Те ловко уворачиваются, и через минуту несколько таких же комков попадают в Алю.
– Алка-палка! Училкина дочка!