Женщины
Шрифт:
Спустя пару глотков вина Альбина продолжила:
– Я, когда приехала в Москву, была полна идей, ставила перед собой цели. Хотела поступить в университет, работать, зарабатывать большие деньги и так далее. Думала, пусть сразу не получилось поступить, буду пытаться ещё и ещё. А официантка – это лишь временно. Только чтобы дыры залатать. А получилось совсем иначе. Не лучше и не хуже. Просто теперь я по-другому уже не могу.
– И что же случилось? Влюбилась? – почему-то Алле показалось, что она задала очень бредовый вопрос. Ей стало стыдно и немного не по себе. Альбина засмеялась да так засмеялась, как обычно смеются над глупыми шалостями малышей – снисходительно и даже покровительственно. Алла почувствовала превосходство в смехе подруги. И ей опять стало не по себе. Первый раз за годы знакомства Алла осознала, что теперь Альбина находится выше неё, теперь она главная, и ей, Алле, отведена роль подчиненного, вынужденного смотреть снизу
– Нет, не влюбилась – снисходительно улыбнулась Альбина. – Я начала общаться с нашим директором и его женой. Сначала только по работе. Но потом они рассказали о том, чем занимаются помимо кафе. Оказалось, мой директор с женой и ещё несколько неравнодушных ребят ездят в дома для престарелых, в детские дома и хосписы. Старикам привозят книги, бытовые мелочи, одежду. Но самое главное, они проводят с ними время – играют, поют, разговаривают, читают книги. В детских домах и хосписах почти тоже самое. Вещи – это же лишь предлог. Самое главное, чего не хватает одиноким и брошенным старикам и детям – это простое человеческое общение. Смех, радость, веселье. Чтобы кто-то подержал за руку, искренне узнал, как дела, как здоровье. С интересом обсудил книги или фильмы, – Альбина посмотрела на Аллу. – Понимаешь о чём я? – несколько неуверенно добавила девушка. Алла мотнула головой, хотя она не то, что не понимала. Она была немного ошарашена рассказом Альбины. Алла не думала сейчас о стариках и брошенных детях. Она смотрела на подругу, слушала и не могла до конца осознать, что это ей рассказывает простая официантка, приехавшая сама в Москву из крошечного села, необозначенного ни на одной карте, сама еле сводящая концы с концами, одинокий и, казалось, особо никому не нужный человек. А тут такое. Алла была поражена.
– Я сразу загорелась этой идеей, – продолжила Альбина. – Тем более времени у меня было много. Особенно на выходных. И я стала ездить вместе с директором и его командой, так сказать. После первой же поездки я почувствовала, что это моё. Ощущения важности существования, эмоции от того, что кому-то нужен, переполняли меня. Ко всему прочему, у меня появились товарищи по делу, своя тусовка, понимаешь? Мы создавали группы в социальных сетях, организовывали встречи, обсуждали, что и для кого мы ещё можем сделать. Я была уже не одна – я стала членом команды! – тут Альбина улыбнулась. – И да, влюбилась в одного из волонтёров. Не без этого. Но это не главное. Так прошло два года или чуть больше. Я уже плохо помню. Как-то по нашим волонтёрским группам в интернете прошло сообщение, что очень нужна помощь в одном из московских Домов малютки. Это там, где находятся брошенные дети с рождения и до трёх лет. Потом их уже переводят в детские дома или специализированные учреждения, если есть какие-то проблемы с развитием или здоровьем, – Альбина еще немного помолчала. Алла боялась даже дышать – не хотела нарушить атмосферу откровенности.
– Так вот, – Альбина снова заговорила, – сначала мы возили туда памперсы, детское питание, одежду и прочее – ты сама знаешь, сколько всего нужно, – на слове «ты» Альбина в очередной раз запнулась. Нелегко ей давалось такое обращение. – Однажды руководитель отделения новорожденных – она всегда у нас принимала помощь и общалась лично – спросила, может ли кто остаться на ночь, подежурить. Зима была, персонал болел. Рук не хватало. – Альбина глотнула вина.
– Ты понимаешь? – голос Альбины дрожал. Алла чувствовала, как в подруге нарастает волнение. – Днём там много народу – персонал, нянечки, врачи, какие-то социальные службы постоянно снуют, а вот вечером… Когда рабочий день у всех заканчивается – коридоры пустеют. Такое ощущение, что жизнь вымирает. Пусто, очень-очень тихо и темно. Только приглушённый свет в коридорах, да стрекот какой-нибудь поломанной лампы на потолке. Обычно дежурит одна, иногда две нянечки. А там малыши! Понимаешь? – Альбина не стала дожидаться реакции от Аллы. – Совсем крошки. В основном от пару месяцев до года. На этаже 5 боксов, в каждом боксе по 7 человек. И это только у нас. Ну в смысле, на нашем этаже. Они, эти крошки, чувствуют, когда все расходятся, понимают, что остаются одни и затихают. Словно жизнь в них затихает. Они редко плачут, редко кричат или о чём-то просят. Тишина. А они живые! – голос Альбины стал звучать громче и резче. – Понимаешь?! Живые! Они хотят пить, они хотят есть, а самое главное – они хотят, чтобы кто-нибудь взял их на руки, подержал, крепко прижал к груди… Им надо слышать стук сердца, сердца родного человека. Они хотят, чтобы их поцеловали, хотят чувствовать тепло. Понимаешь? Они хотят тепла! Они живые! Но такие крохотные! Забытые всеми. Никому не нужные. Им нужно наше тепло! – даже в тусклом свете бара было видно, как глаза Альбины наполнились слезами. Алла же вспоминала, как по ночам иногда плакала её дочь. А потом малышка успокаивалась, стоило взять на руки. Как дочь протягивала к ней маленькие ручонки, как она любила класть кудрявую головку на плечо мамы или папы и так засыпать самым крепким и спокойным сном. И Алла очень хорошо понимала, о чём говорит Альбина. И сердце начинало быстро-быстро колотиться, а в глазах нестерпимо пощипывало от потёкшей туши.
Альбина немного успокоилась. Алла попросила официантку принести воды. Девушки молчали. Каждая думала о своём.
– Ну вот, – внезапно начала Альбина. – После того, как я там продежурила ночь, уже не могла ни о чём другом думать и ничем другим заниматься. Я сразу попросила директора перевести меня на график работы, чтобы вечера, ночи и выходные были свободные. Ну и утром мне разрешили попозже начинать, – Альбина улыбнулась. – Вот такая у меня тайна. Алла тоже улыбнулась. Теперь она многое начала понимать.
– Я прихожу туда каждый вечер, – Альбина говорила уже спокойно. – У меня два бокса – там совсем малыши. Самому старшему 7 месяцев. Недавно научился сидеть – ласково произнесла Альбина. – И вот так я с ними целыми вечерами и ночами. Выходные тоже там. Одни подрастают, их переводят в старшее отделение. Ко мне попадают новые. Такой круговорот. Честно, я очень сильно к ним привязываюсь. Потом с ними расставаться – это такая боль, душа рвётся наружу. Не знаю, что с ними дальше будет, кто встретиться им на пути. Кто сможет их прижать, обнять, поцеловать… Я бы их всех усыновила – но ты понимаешь, что это невозможно. Всё, что я могу дать им в данный момент, я даю. Я люблю их. Каждого. И всех вместе. А они любят меня. Они узнают мой голос, даже походку. Нянечки говорят, что стоит мне появиться в коридоре, как они начинают улыбаться, дрыгать своими крохотными ножками и ручками, гулить что-то на своём. Вот так… – Альбина снова улыбнулась. А в глазах появились отчаяние и тоска, что Алле самой захотелось прийти в этот дом малютки и обнять каждого ребенка, прижать к себе, шепнуть на ухо ласковое слово.
Альбина выпрямила спину. Она посмотрела на Аллу и, скорее всего, увидела в её глазах жалость. Приняла страдальческое выражение на свой счёт, потому что достаточно резко вдруг произнесла: «Меня жалеть не надо! Я люблю свою жизнь!». Алла смотрела на подругу и снова не узнавала её. Где та скромная и неприметная башкирская девушка с добродушной улыбкой, спокойными движениями и звонким «Хорошо»? Перед ней сидела уверенная в себе и в том, что делает, сильная духом и, когда надо, резкая в высказываниях, женщина. Алла по-новому изучала подругу. А Альбина продолжала:
– Я захожу в бокс – каждого беру на руки, прижимаю малыша к себе, разговариваю с ним. Спрашиваю, как дела, как день прошёл. Никто ли его не обидел. А он улыбается мне в ответ, показывает первые зубки, смеётся. Если кто-то себя плохо чувствует, бывают и колики, и зубки лезут – я качаю, целую, пою песенки – и ребеночку становится легче. Засыпает. Врачи на меня часто ругаются, говорят, что эти дети не для рук рождены. Не надо их приучать. Потом им тяжелее будет отвыкать. А я не могу по-другому. Мои малыши – они другие. Понимаешь? У них глаза другие, чем у детей из боксов, куда я не успеваю заходить, – Альбина нетерпеливо посмотрела на собеседницу. Наверное, ей казалось, что Алла не понимает всего, о чём та говорит. Альбина принялась заново объяснять мысль:
– Вот к нам в кафе часто заходят мамочки с детьми. И я смотрю на этих малышей и понимаю, насколько они отличаются от наших в Доме малютки. У детей с родителями глаза другие – эти глаза наполнены любовью. Понимаешь? Как сосуд наполнен жидкостью, которая переливается через край, так и материнское тепло, любовь и забота струится из глаз залюбленных детей. Они понимают, что их любят, что о них заботятся, и самое главное, что они в безопасности – и это осознание своей защищённости видно сразу. Дети в кафе свободны, непосредственны, открыты. Наши же дети, как маленькие зверьки, пугаются громких звуков, плачут при виде незнакомцев, боятся всего и дрожат. Да, они часто дрожат. И эту дрожь можно унять только приласкав их, взяв на руки. Понимаешь? Я стараюсь наполнить глаза моих малышей любовью. И пусть она не переливается через край, пусть сосуд ещё наполовину пуст, но я вижу изменения в них. Ночами они спят спокойно, когда я рядом. Днём они улыбаются, когда я им пою. На руках они перестают дрожать. Я пытаюсь… – щёки Альбины пылали, глаза горели. «Красивая!», – подумал Алла.
– Зато они у меня самые чистенькие, самые нарядные, самые-самые, – неожиданно весело произнесла Альбина. – Я договорилась с одной нашей, как называется… завхоз? Она отвечает за бельё, одежду для малышей. И мне всегда выдаёт всё самое-самое. Новенькое, чистенькое и красивое. Я ей приношу разные вкусности из кафе, а она для меня оставляет одежду и бельё получше. Очень часто благотворительные организации да и просто волонтёры привозят вещи – тогда у меня раздолье. Эта наша сотрудница меня пускает первой выбрать всё для моих малышей.