Женская месть
Шрифт:
— А чего приехала?
— Соскучилась, — ответила глухо.
— Ладно тебе брехать. Кто б другой трепался, а вам в жисть не поверю.
— Что делать, я правду сказала. Сколько времени прошло, как ты ушел, а сколько лет жили под одной крышей. Это не вырвешь из души!
— Как будто она у тебя имелась, та душа! — усмехнулся человек и спросил:
— Опять денег надо? Не тяни резину, говори, сколько надо и закончим пустой треп.
— Мне не нужно денег. Я не за этим к тебе. Даже не думала, что так гнусно о нас думаешь. Знаешь, как Женька отругал мать за деньги на сапоги для Наташки. Я их обратно привезла. Вот, возьми. И не попрекай, мы сами купили. А к тебе я совсем по другому
— И что за базар у нас с тобой ожидается? — спросил человек, усмехаясь.
— Мужской разговор! Он уже давно назрел. Да смелости никак не хватало на него ни у тебя, ни у меня. Все не решались на него.
— Давай выкладывай, что тебя кусает, — глянул на Ирку пронзительно.
— Скажи, кем ты меня считаешь, кем признаешь? — спросила, дрогнув голосом.
— К чему про это завелась. Ты нынче взрослая баба. Сама мать, может, скоро бабкой сделаешься. Хватает мозгов все обдумать и верно решить, кто есть кто. Я дочкой считал тебя. Но обмишурился. Будь такой, не прогнала б из дома. Пожалела иль посовестилась бы, но не позволила б надо мной глумиться. А ты своего выродка не остановила. Не урезонила ее. Так каково ж нынче ваше звание? Кто вы мне? Даже бывшей родней назвать вас язык не поворачивается. Грязный сброд, вот кто вы! — глянул на бабу с непримиримым злом.
— Тогда мы все погорячились и перегнули. Что говорить, виноваты! Каждый и все! Но ведь ты родной человек. Должен простить.
— Я вам ничего не должен, никому. А уж прощать и вовсе не собираюсь. Я ушел от вас навсегда не для того, чтобы вернуться. Такое и в гробе стану помнить. Надо мозгов не иметь, чтоб эдакое забыть. Я еще не потерял свое имя. Помнишь, как меня называли? Я от чужих такое не слыхал. За энти слова башку на спину скрутил бы любому, а вы воспользовались, что бабы, вас пальцем не тронешь, от того поизгалялись вдоволь. Чего нынче хотите, зачем навязываетесь так бесстыдно?
— Ты вправе упрекнуть, но не унижать. Мы оплошали, но от тебя не отказались. Всегда помним и скучаем, иначе не приезжали бы.
— Закинь пустой брех. Я ни в единое слово не поверю. Говори, што надо, не тяни время. Оно не резиновое, у меня дела имеются. Давай, выкладывай, с чем возникла, не ходи кругами.
— С самого детства ты меня не признавал. Все присматривался, своя или чужая, — укорила Ирина.
— Вишь, неспроста! Еще тогда гнилье в тебе чуял и не ошибся. Сколько ни прячь, оно наружу вылезло. Единым махом все доказали. Боле вопросов нет, — вздохнул человек.
— Случилось недоразумение, так что, по одному случаю всю жизнь мерить?
— А потому как повторного никто не пережил бы, ну и я такого не допущу. Видеть вас не хочу. Все гады! Все — до единого — звери! И нечего мне пороги марать! Не хочу видеть никого! И ты убирайся вон!
— Ты искал повод, чтобы уйти от нас, и он появился. Видно, уж очень кстати. Ты заждался этого случая и теперь кайфуешь. Убедил себя, что все вокруг сволочи, негодяи, а сам несчастный и обиженный. Как все легко и просто объяснить! Но меня не убедишь. Ведь мы жили под одной крышей много лет, и твоя непогрешимость очень памятна. Как же мы с матерью прощали тебе все твои подлости и предательства! И, кстати, никогда не напомнили и не попрекнули. Мы сумели забыть и простить, потому что считали родным человеком, какой тоже имел право на ошибки. А может, потому что любили больше, чем ты заслуживал!
— Что ж за грехи, какими попрекаешь меня нынче? — спросил Захарий Ирину.
— Помнишь, мать положили в больницу, ей сделали операцию, и ее не было дома целых две недели. Но не только мамка, ты тоже не ночевал дома. Ты хоть теперь не говори, что был в палате вместе с матерью. Это ложь! Я хоть и училась в третьем классе, но хватило ума не расстраивать мать и говорить ей, что дома у нас все в порядке. Хотя мне пришлось очень тяжко. Ведь все эти две недели я была дома совсем одна. Мне было очень страшно, хотелось есть, а готовить я еще не умела. Ты, даже на перерыв не приходил, развлекался, наслаждался холостячеством. Обо мне не беспокоился. Лишь изредка вечером забегал на полчаса и уносился к друзьям на всю ночь. Однажды я бросилась к тебе со слезами и попросила: «Папка, не уходи!». Ты даже не оглянулся. Отпихнул и убежал. А я ревела всю ночь и не уснула до самого утра. Тебе даже в голову не пришло успокоить, попросить прощенья. Считал, что во всем прав. Ведь не привел в дом чужую бабу и меня не выкинул во двор. Ни разу не спросил, как мне одной приходится. А ведь я тебя любила и ни слова не сказала матери, пощадила семью, какой, по сути, не было. Все создавали видимость. Вместо семьи сплошная показуха. Мы напропалую врали друг другу. Мать не знала многого. Я видела тебя с чужими бабами, но молчала. Все потому что знала, мать терпеть не станет, и вы разойдетесь. Мне этого не хотелось, — умолкла Ирина на время.
— Сколько времени с тех пор прошло, годов двадцать ни меньше. А ты помнишь. Но ведь тебя не обзывали последними словами, не гнали из дома без копейки в кармане, не желали смерти как мне.
— Ты взрослый человек, а говоришь будто ребенок. Заладил свое, больше припомнить нечего. А мне, именно ты не сумел сохранить детство. Ты всегда наезжал на мать и говорил, будто меня она нагуляла, а я вовсе не твоя дочь. Что тебе стыдно со мной появляться. Все смеются в лицо. Но как другие усыновляли чужих и относились как к родным. Ведь даже если я и впрямь нагуляна, тот человек лишь родитель, а отец тот, кто вырастил и воспитал. Это важнее и дороже.
— Но почему твоя мать врет и говорит, что родила от меня. Даже чужие люди в ту басню не верят. Ведь беда не в твоем рождении, а в том, что изменяла она всегда!
— Ты ее ни с кем не застал и не видел. А я тебя много раз!
— Я мужчина!
— Какая разница?
— Мне не рожать.
— Но ты опозорил мать и семью!
— Ерунда! Все мужики ходят налево.
— Но без огласки. А вы скандалили часто.
— Я не виноват, что твоя мать — дура! — взорвался Захарий.
— А ты кто?
— Обычный мужик!
— Ты сволочь! — и получив пощечину, Ирина отлетела к стене, но удержалась на ногах:
— Негодяй! — оттолкнула Захария.
— Заглохни, дрянь! Не то получишь круче. Не дозволю обзывать меня в моем доме.
— Что? Правда поперек горла встала колом? Так я еще не все сказала! Теперь ты слушай, не все мне слезами захлебываться и быть виноватей всех. Хоть раз в жизни выслушаешь меня! Я всю жизнь молчала, считала, что нельзя обижать отца. Но ты сам высказался. Вычеркнул себя отовсюду. Отказался от всех, ну, а теперь выслушай, кто ты сам, — снова села к столу, понемногу брала себя в руки.
— Ты считал меня бездарем и тупицей, неспособной ни к чему. А кто хоть раз помог подготовить уроки? Другим даже репетиторов нанимали. Я о том и не мечтала! Никогда за все годы ты не пришел в школу, не поинтересовался, не защитил. Своих детей не бросают вот так. Ты перед всеми отрекся и не признал своею. Я для тебя была чужою с самого начала. И в этом виноват ты сам. А я любила тебя. Но хорошо запомнила, как однажды повисла на твоих брюках, не хотела отпускать, попросилась на руки. Ты разозлился и бросил меня в постель. Сколько тогда мне было, может года три, не больше. Я больно ударилась и заревела. Как ты заорал, испугал меня ужасно, с тех пор я не просилась и не подходила к тебе. Уже не любила, боялась и пряталась.