Женская рука
Шрифт:
— Про колбасы я помню.
— Ну конечно. В свое время они пользовались успехом. Был там один сорт, мясо смешивали с томатом. Ужас, — сказала Ивлин.
Супруги Фезэкерли потягивали херес, забыв и думать про напитки, которые поднимали им дух прежде. Они сами были духи определенной эпохи.
— Надо бы пойти заняться обедом, — вздохнула Ивлин.
Хэролд не поддержал ее. Опыт научил его равнодушию к еде. Вдобавок его насыщал образ Несты Сосен — крупной, белокожей, погруженной в себя, вечно с какими-то свертками. Свертки свисали на бечевочках с ее пальцев, точно гроздья коричневых, готовых вот-вот лопнуть плодов. Знакомые позволяли ей делать
Ивлин все сильней клонило в сон.
— Представляю, как она сидит и вяжет в этой нелепой комнатке над морем. — Ивлин с удовольствием бы покачалась, будь стул подходящий. — Так уютно. Неста увлекалась вязаньем. Пристрастилась к нему еще в школе. В Маунт-Палмерстоне она никому из девочек особенно не нравилась. И я думаю, вязанье отчасти ее утешало. Она нередко предлагала научить нас. Но нас ничуть это не соблазняло. Ну и скверные же мы были девчонки!
— Я думал, Неста тебе нравится.
— А как же! С годами такие люди начинают нравиться. Не то жизнь была бы совсем уж несносна.
— Ни на какую мою помощь не рассчитывай. — С таким же успехом Хэролд мог противостоять ножу.
— И не надо, — сказала Ивлин. — Я и сама не собираюсь уж очень надрываться. Мужчин и женщин чересчур подталкивать незачем. Надо лишь слегка помочь природе. Направить их друг к другу. Свести их.
Она напустила туману, и не ведающий что творит холодный сумрак пробрал Хэролда до костей.
А Ивлин наклонилась вперед, обхватив руками локти. Улыбаясь. Впереди завиделась цель, и от этого на ее лице заметно обозначились морщинки.
— Теперь вправду надо похлопотать об обеде, — вдруг заторопилась она.
И пошла в кухню открывать банку лосося.
Очевидно, именно из-за фамилии Ивлин обратила внимание на Несту, сидящую у подножия исполинских сосен, росших с той стороны Маунт-Палмерстона, что была открыта ветру, а может, девчонкам, игравшим на скользких, устилающих землю иголках деревья только казались исполинами. Аромат, шелест сосен стали неотступно преследовать Ивлин, едва она мысленно вернулась к ним. Стала преследовать и Неста. Но вот удивительно, Неста, сидящая под сосной, виделась не старшеклассницей, а полногрудой женщиной, какой она стала в конце концов, почти всегда в серых прямых вязаных платьях. Или в жилетах с юбками в складку других оттенков серого. На лице время оставило следы, но волосы и без химии по-прежнему вызывающе черные. Под густыми игольчатыми ветвями ее волосы все еще ошеломляют ярким блеском, а тень одевает ее полнеющее тело серовато-коричневыми латами коры. Она сидит и вяжет, и улыбка ее скорее вызвана собственными мыслями, чем обращена вовне, к тем, кто, может быть, к ней приближается.
Но однажды в памяти Ивлин всплыла Неста-старшеклассница: та же прическа, та же фигура. Другие девчонки исчезли из памяти. Длинные темные волосы собраны на затылке коричневой бархоткой. Или ленточкой? Ивлин не могла толком разглядеть. Должно быть, сосредоточилась на ее позе: Неста так держала спицы, будто приготовилась к какому-то священнодействию.
— Почему ты всегда вяжешь? — спросила Ивлин.
Неста, казалось, не слышала, однако сквозь паутину затаенной улыбки стало проступать ее широкое лицо. Ивлин заметила на побледневшем лице желтоватые круги под глазами, будто из фланельки или замши. Как вдруг Неста подалась к ней.
— Я только начала, — сказала она, распушив связанную оборку. — Я еще не решила. Может, это и для тебя, Иви.
Она приложила покалывающую оборку к голой шее Ивлин.
—
Ее и завораживало, и противно было, что грудь у Несты уже почти оформилась. Прямо сдобные булочки.
И она кинулась прочь. Сквозь запах смолы и шорох сосен. Звук собственных шагов по скользкой хвое преследовал ее.
— Тише ты! — запротестовал с соседней кровати Хэролд. — Вся комната ходит ходуном!
— Ох-х, — отозвалась Ивлин. — Должно быть, мне снился сон.
— Про что? — спросил Хэролд из своего бесстрастного бессонья.
— Сама не знаю, — жалобно сказала она. — Или, может, про Бердов и эту жуткую станцию обслуживания?
Шея у нее занемела. С определенного возраста во сне отдыхаешь немногим лучше, чем когда бодрствуешь. Большая разница или сомнительное преимущество, что во сне вы не вольны в своих планах, а наяву — вольны.
Снились ли Ивлин Берды, нет ли (она склонна была думать, что нет), но она вернулась к своему замыслу: послать Уин синее платье, которое уже не хотела больше носить. В сущности, платье премилое, никакая не золотая парча, конечно, но его еще можно носить и носить. Хэролду она пока не сказала. Она еще понасладится, еще немного расцветит свой замысел. Снова и снова представлялось ей, как сырым, холодным суррейским утром Уин получает посылку, как старается развязать узлы. Видела лицо Уин, каким оно ей помнилось, хитрющее, козье, — пустит, бывало, сплетню, боднет редко, да метко. Правда, теперь она уже старая. Этакая Нелли Уоллес, от которой несет бензином.
Ивлин бросило в дрожь на ее смятой постели.
— Чересчур короткие, — проворчала она, подтягивая простыню.
— Кто?
Ночью голос Хэролда звучал иной раз так сухо, так отчужденно, будто намек, что во сне к дневным обязательствам прибавляются и другие. В те времена, когда они еще делили друг с другом ложе, если Хэролд поворачивался, ногти больших пальцев на его ногах сухо скрипели, казалось даже, будто что-то рвется.
— Дешевые простыни, — с горечью сказала Ивлин. — Когда всем египетским простыням придет конец, надо будет решать, что нам дороже — грудь или ноги.
Хэролд ускользал от нее. Она повернула голову.
— Хэролд, — сказала она. — Мне снилась Неста Сосен. Я вдруг вспомнила.
Ее голос наполнил комнату безнадежностью, беспомощной во тьме искренностью.
— Я подумала, надо тебе сказать.
Он бормотнул что-то. Голос попытался прорваться и сошел на нет.
— Как ты думаешь, Неста лесбиянка? — спросила Ивлин. Хэролд сворачивался в клубок, скрипя ногтями по простыне.
— Не верю я в такое. Не верю, что это возможно, — сказал он.
И засмеялся. Засмеялась и она.
— Каких только нет путей и способов. — Она зевнула, скривив рот. — Просто интересно, — ухитрилась она проговорить меж зевками. — Со столькими женщинами она вместе жила. Почти все вполне безобидные. А вот Эдди Вулкок… принцесса… ее так рано повезли в Европу. И она вращалась в обществе, где вовсе не признают условностей. Фигура у нее была мальчишеская. Помню одно ее платье. Говорили, его расписал какой-то знаменитый художник. Футурист, по-моему, так его называли. Какое-то там течение. Да, так на платье Эдди он изобразил сцену охоты. Какую-то богиню, что ли. Если хватит дури поверить. Так мне объяснили. И в этаком платье — Эдди. Как самая обыкновенная манекенщица. Она такими штучками прямо наслаждалась. И терпела Несту, зануду несчастную. А та знай заказывала номера в отелях да билеты для всяких поездок.