Женская рука
Шрифт:
Дорогой Хэролд,
пишу, чтобы поставить тебя в известность, что мы с Нестой Сосен решили попытать счастья. В прошлом месяце мы поженились. И сразу поехали домой, так как чувствовали, что в нашем возрасте свадебное путешествие выглядело бы нелепо. Привычки у нас обоих уже приобретены, если не сказать неизменны, и мы не питаем чрезмерных надежд.
Ты ведь знаешь, Хэролд, я никогда не умел выражать свои чувства, но не могу упустить эту возможность и только представляю, как было
Ну и письмо! — прямо слышу, как ты это говоришь. Но можешь его забыть, и когда мы встретимся в следующий раз, все останется по-прежнему.
Мисс Сосен(эти слова он зачеркнул) Неста шлет привет твоей жене, к которой она, мне кажется, очень расположена.
Если это письмо и не ошеломило супругов Фезэкерли, у них по меньшей мере звенело в ушах.
— Какая дикость, — сказала Ивлин.
Опять и опять она возвращалась к письму, словно в поисках окна, через которое взгляд уловил бы что-то хоть сколько-нибудь знакомое. Это и вправду дико. Чтоб не сказать непристойно, но так, пожалуй, слишком. Ведь она и сама тут поневоле замешана. Для Ивлин Фезэкерли привязанность означала нечто если и не материальное, то вполне явственное. И Неста Сосен, с ее расплывчатыми чертами и поникшей грудью, теперь становилась явственней. Дальше отбрасывала тень из-под гигантских деревьев, предлагая связанную из серой шерсти оборку. Ивлин билась, старалась разобраться в своих чувствах. Но долго раздумывать не позволила себе, лишь пока не закололо кожу иголками. И, как в детстве, сбежала по скользкой хвое назад, в гостиную.
— Не знаю, на что они там надеются, — с хриплым смешком сказала она, стукнув ладонью по письму. — Как бы только они не получили, чего вовсе и не ждут, — чуть ли не мечтательно прибавила она. — Почти со всеми так и бывает.
Но Хэролд Фезэкерли стал решетом, через которое слова бежали, как вода, а с ними и все испытанное или, точнее, то, что не было испытано. Мальчишка, плачущий среди зловония разящих дезинфекцией гальюнов. Что случилось, Фези, малыш?Широкая, бугристая от мозолей рука похлопывает по плечу, прогоняя горести. Ничего.И несказанное блаженство, хоть и видишь при сумеречном свете, как тут же в политых мочой опилках копошатся мерзкие червяки. Ветер на море, омывающий кожу, продувающий все, кроме самых укромных уголков сознания. Зажигательное стекло голубого глаза. Неподвижный вопросительный знак белого ибиса среди папирусов. Мечты и пророчества, бьющиеся о кое-как сколоченные сосновые двери.
Но тайные значения письма, от которых его бросало в дрожь, пока он сидел в своем меблированном стойле, были, разумеется, еще и трепетом, и оглушающими страхами возраста.
Когда немного спустя супругов Фезэкерли призвали в дом
Ивлин видела: Даусоны до ужаса схожи — и несхожи.
А что видел Хэролд, кроме сверкающего за окнами моря, он и сам не знал. Уж конечно, дыхание ветра. За окнами даусоновского дома всегда был виден ветер.
Чету Фезэкерли пригласили на чашку чая.
— Подумай, Хэролд, ну как не стыдно Несте, она ведь такая мастерица стряпать.
— Большего, возможно, не захотел Клем. Теперь уже не с одной Нестой надо считаться.
— Ах, Клем! — Голова у Ивлин завертелась, как на шарнирах. — Дура она, если не может поставить на своем!
Фезэкерли привезли молодоженам металлическую подставку для гренков, хотя Ивлин опасалась, что Даусонам, которые обошлись с ними так небрежно и попросту обманули, стыдно будет принять подарок.
Но вот они все за столом, чашки в неуверенных руках грозят опрокинуться, тарелочки с сандвичами еле удерживаются в равновесии. Ивлин заметила — посуда уже не простая белая, Клемова, а настоящий сервиз, вероятно, Неста его унаследовала от какой-нибудь из старых дам или от матери.
Свет коснулся чашек довольно тонкого фарфора и обратил их в прозрачную яичную скорлупу, из которой еще не совсем ушло дыхание жизни.
Чашка Хэролда бренчала по блюдцу. Под ветром бренчали неплотно закрытые окна.
— Ах, какая прелестная брошка! — не сдержалась Ивлин.
Ибо на серый джемпер вязаного костюма, под крупной белой шишкой зоба, Неста приколола брошь — на черном мраморном фоне яркая мозаика цветов. Конечно же, не свадебный подарок. Ивлин не могла представить, чтобы мясистые руки Клема держали что-нибудь в итальянском духе.
— Это тебе принцесса… она оставила? — спросила Ивлин.
— Ну, нет! — оскорбленно ответила Неста и опустила коричневатые веки. — Ничего итальянского Эдди оставить не могла. Драгоценности она только носила. Они принадлежали Фернандини Лунго. И потом, — прибавила она, смягчая резкость ответа, — эта брошка пустячок. Я сама ее приобрела. В сувенирной лавочке. На Понте-Веккьо.
Вдруг показалось — фарфоровая чашка для нее тяжелое бремя.
— Но она милая. — Это было извинение.
— Прелестная, — с ударением сказала Ивлин, хотя интересоваться тут было уже нечем.
С какой стати ей даже муторно стало? Ничего страшного не случилось. Поправляя ошибку, которую мог бы сделать кто угодно, Неста сама пояснила, что брошка никакая не ценность. И однако Ивлин впору было завопить — из-за своей оплошности, из-за Даусонов, нет, из-за всех их четверых.
Неста разбила одну из доставшихся по наследству чашек. И от огорчения застыла на миг дольше, чем надо бы, в нелепой позе, с вывернутыми внутрь коленями. На ней были серые чулки в резинку, наверняка собственной вязки. Ноги под ворсистой юбкой точь-в-точь у хоккеиста, от рожденья не пригодного для этого спорта.