Женская рука
Шрифт:
Она решительно делала вид, будто речь идет о ком-то постороннем и Хэролду следует быть ей за это признательным.
«…направляясь вчера вечером со стороны парома, Клемент Перротет Даусон был сбит проходящим автобусом, — читала она вслух. — Полагают, что смерть наступила мгновенно…»
Но ее приглушенный голос ничего для Хэролда не смягчил.
— Мгновенно! Как милостиво! — сказала Ивлин.
Непостижима эта, присущая иным женщинам, сила или повелевающая ими условность, что способна и весть о конце света обратить в банальность.
— По-видимому, — продолжала
Она выронила газету, беспорядочно рассыпались листы.
— Раздавлен!
— Так и написано «раздавлен»? — спросил Хэролд.
Потому что хотелось представить себе крупную огненную голову Клема все еще сияющей, ослепляющей откровением, а не расплющенной, будто упавшая на гудрон дыня.
— Нет, — сказала Ивлин. — Не совсем так.
Стены квартиры угрожающе надвигались на них.
— Боже мой, бедняга! Что ж нам делать? — вскинулась Ивлин.
Она вытирала руки маленьким полотенцем для гостей, которое так изящно вышивала.
— Какие-нибудь родные у него есть?
— Не знаю.
Ивлин была безутешна: ну кто сообщит о случившемся Несте в обитель, куда привела ее извечная неприкаянность.
— А ты знал, что Клем еще и Перротет?
Был час, когда ночь начинала звучать незнакомыми голосами.
Хэролд?
Хэролд не знал, неизвестно было им также и как распорядятся имуществом Клема.
Оставалось неизвестно, пока Ивлин не получила письмецо все от той самой Перри:
Уважаемая миссис Фезэкерли,
я побывала в доме и сделала все, что могла, одежду всю отдала Армии спасения ну и прочее, потому как она, бедняжка, совсем больная, говорят, так там и останется. Молодой поверенный уж так старался. Они с мистером Томпсоном обо всем позаботились, дом теперь на запоре, покуда мистер Томпсон не приищет покупателя, это, может, и не скоро будет, такой-то дом не всякому по вкусу. Мистер Томпсон агент по продаже недвижимости из Банданы. Такие, стало быть, дела, и коли вы пожелаете сами поглядеть, я подумала, надобно сообщить вам, где ключи.
Как я знаю про вашу старую дружбу с покойником, то и вкладываю фотографию, я сама их снимала после женитьбы. Мне удовольствие, коли она будет у вас. Что она не больно ясная, не взыщите, фотоаппарат у меня так себе, да ведь наперед никогда не скажешь, как оно получится.
Искренне ваша
И. Перри (миссис)
Ивлин предпочла бы не заметить снимка, но все же кинула на него быстрый неодобрительный взгляд. Плохо проявленная фотография уже выцвела. Две крупные бесформенные фигуры застыли посреди пустоты. Хоть, наверно, что-то их соединяло, стояли они как-то врозь, не зная, смотреть ли им друг на друга или в объектив. Фотограф по крайней мере оказался точкой притяжения, куда можно было обратить улыбки, которые иначе устремлены были бы в никуда. Лица смутны, расплывчаты, и все же Ивлин уловила в них выражение неистребимого простодушия, граничащего со слабоумием, как бывает у тех, на кого еще не опустился занесенный топор. Будто у жертвы убийства на фотографии в газете.
Нет, невозможно хранить эту фотографию. Ивлин мигом бы ее разорвала, не будь тут Хэролда, он не то чтобы следил за нею, но все понимал.
— Письмо от той женщины, — сказала Ивлин, ей некуда было
— А что она могла? Без нее уже все известно.
Ивлин направилась в ванную, она подозревала, что Хэролд теперь долго будет рассматривать фотографию и предаваться печальным размышлениям. Ну, ничего, мужчины не так чувствительны.
Хэролд и вправду позволил себе погрузиться в туманную мглу фотографии. И несколько раз перечел письмо. Будь у него мужество, — а он, хоть и поздновато, осознал, что обладает лишь физической храбростью, — можно бы поехать в Бандану, взять ключ у агента по продаже недвижимости и в последний раз поглядеть на дом Даусона. Но… про это могла бы узнать Ивлин. Нет, такое ему не под силу. Как не под силу войти в тот еще хранящий живое тепло, тихонько поскрипывающий дом, вернее в хибарку — пожалуй, справедливо они его так назвали — туда, где совсем недавно печально ворочался на соломе кроткий, но мудрый допотопный зверь и сквозь деревянную решетку впитывал непостижимость бескрайней синевы, а громадная шелковистая птица складывала и расправляла крылья и устремляла затаенный взгляд в себя, в некую свою предысторию.
Зверь птице не товарищ.
Хэролд Фезэкерли шмыгнул носом, что всегда огорчало его жену. Письмо вместе с фотографией он положил в бумажник, где жар его тела спрессовал немало других документов, про которые он со временем забывал.
Когда Хэролд объявил, что заказал на неделю номер в отеле «Дворец Кэрауонг», Ивлин сочла своим долгом осудить этот шаг и привести свои возражения, но втайне понимала, каким будет для нее облегчением ускользнуть из их крохотной клетки, где слишком тесно от множества смутных чувств.
— Ну разве это, мягко говоря, не сумасбродство? — заявила она. — Мы же в июле собираемся в Кэрнс. И потом, осенью в горах, наверно, тоскливо. Да и не припомню, чтоб кто-нибудь останавливался во «Дворце Кэрауонг». А, одну вспомнила… машинистку… правда, вполне приличная девушка.
— Так или иначе, дело сделано, — сказал Хэролд. — В четверг мы уезжаем.
Когда они возвратятся из «Кэрауонга», до отъезда в Кэрнс останутся считанные недели.
«Дворец Кэрауонг» был нелепейшей причудой и, построенный на манер замка, разорил своего владельца. Предприимчивые дельцы расширили замок, пристроив два более практичных крыла, не соответствующие ландшафту, и понаставили кругом беседок среди вечнозеленого кустарника, пытаясь его укротить. Кое-кто постоянно приезжал сюда весной — накоротке повосхищаться рододендронами — или осенью, когда слепят великолепием красок пылающие клены. Но такие любители были слишком малочисленны и скромны, чтобы принимать их всерьез: приезжали на медовый месяц новобрачные, за едой не сводили глаз друг с друга, безмолвно набирались сил для новой схватки; молоденькие машинистки (эти, пожалуй, были самыми подходящими постояльцами) усаживались на позолоченные стульчики в зале для танцев, меж тем деловые люди расхаживали взад-вперед, скованные своими вечерними костюмами, а иностранцы — этих хватало всюду — горевали по Вене и Будапешту и занимали все самые удобные кресла.
Ивлин в первый же вечер мгновенно поняла, как оплошал Хэролд.
— Что поделаешь, придется потерпеть, — вздохнула она. — Закроем глаза… заткнем уши… и будем наслаждаться обществом друг друга.
Она кинула на него один из тех оскорбительных взглядов, какие удавались ей иной раз, когда она чувствовала себя оскорбленной.
— По-твоему, там найдется хоть кто-то стоящий? — спросила она, когда они переодевались к обеду. — Должен же найтись хоть кто-то.