Женя и Валентина
Шрифт:
Бронетранспортер ушел. Это был одиночный, оторвавшийся от главной колонны бронетранспортер — основное движение немецкой техники шло квартала за три от Братского переулка.
К вечеру пожар стал стихать. Сгорел не только дом Антонины Николаевны, но и два соседних дома, уголь, оставшийся в сараях, тлел еще несколько дней. На этом тлеющем угле соседи из уцелевших домов кипятили воду.
Точно никто не мог сказать, почему немцы подожгли дом. Говорили,
Толпа, пытавшаяся прорваться на склад механического цеха, сильно задержала Женю. Это была, пожалуй, первая толпа, которую ему пришлось увидеть. Глухие, возбужденные какой-то одной целью лица. Лишь несколько лихих, сообразительных, ориентирующихся лиц. Какие-то живчики, питающиеся возбуждением толпы, живущие этим возбуждением. Никто не слушает и не слышит.
Женя сказал Котлярову:
— Открой дверь, пусть войдут — скорее разойдутся.
Котляров уставился на него стеклянным глазом:
— К чертовой матери! Всех взорву! В клочки!
Он выскочил к толпе, в поднятой руке — наган. Выстрел щелкнул сухо, неубедительно.
— Раз-зойдись!
Он вернулся, и Женя ему сказал:
— Не пори истерику!
А Сурен, который пришел сюда, привлеченный шумом, вдруг закричал на Котлярова со страшным армянским агентом:
— Уходи! Застрелю! Своих людей не понимаешь! Люди тебя не понимают!
Котляров посмотрел на Сурена стеклянным глазом, жесткие усики стали торчком:
— Своей рукой! Приказ обсуждать!
Женя успел перехватить и сжать руку. Котляров бился слабо, грозил:
— Под трибунал!
Его отправили с последними тремя платформами, которые повел старый маневровый паровозик «кукушка».
Женя открыл ворота склада. Толпа хлынула, растеклась по углам, и через пятнадцать минут ни на складе, ни во дворе никого не было.
Сурен никак не мог успокоиться:
— Для дурака приказ — дурацкое дело.
Женя все делал неторопливо. Он не боялся. Сурен ему говорил:
— Ты чего не боишься? Это плохо. Убьют. Надо бояться.
Но страх к Жене не приходил. Склад взорвали. Рухнула кирпичная масса. Это был последний взрыв. Надо было уходить. На заводе их осталось четверо. Женя, Сурен и два бойца-сапера. Женя договорился встретиться с Суреном на ближайшей железнодорожной станции, а сам решил забежать домой. Он хотел убедиться, что Валентина, Вовка, Антонина Николаевна и Ефим уехали.
— Будь внимательным, — сказал Сурен. — Немцы уже в городе. Слышишь, где стреляют?
До Братского
— Иван, — сказал он, — ком!
Этот задорный рослый немец, уверенный в себе, в своем автомате, с холодным взглядом светлых глаз кого-то напомнил Жене. Женя сделал шаг навстречу, а потом не телом, не головой, а только глазами «показал», как это он делал на ринге, что он сейчас рванется налево. Глаза немца удивленно метнулись, и Женя ударил в то место, где ремешок от каски перехватывал подбородок. Немец упал, автомат несколько метров проехал с ледяной горки. Женя подхватил автомат и оглянулся на немца — мотоциклист никак не мог подняться. Женя свернул в ближайший переулок, выбежал на набережную. Его обстреляли, когда он уже был на другой стороне реки. Женя думал о том, как это получается: от страха лицо человека не просто меняет выражение — оно становится меньше, съеживается, уходит куда-то внутрь, хотя, конечно, оно не может стать меньше. Никак не может. И все-таки нервные перегрузки деформируют его, глаза ускользают. Этот немец напомнил Жене молодых хищноватых уличных ребят, любителей подраться, которые иногда приходят в боксерскую секцию. Вот такой уверенный, обещающий взгляд у них бывает, когда они выходят на ринг. Но долго в секции они не задерживаются, хотя поначалу как будто бы бурно прогрессируют. У тех, кто остается, взгляд совсем другой. Этот немец, конечно, испугался того, что Женя выстрелит в него из автомата. Но Жене и в голову не могло прийти, что он когда-нибудь захочет убить безоружного или обезоруженного человека, захочет выстрелить в него.