Жернова
Шрифт:
– Ну и кто это сделал, не слыхать? – поинтересовался кто-то из молодиц. – Что говорят никодимовские? Поле ворует – лес видит. Неужто никто и ничего не видал, не слышал?
– Господь наказал, – снова прошамкал всё тот же старушечий голос. – Бога забывать стал, антихрист. Заутреннюю пропускать начал. Лень лба лишний раз осенить, безбожник. И жёнка евойная прислугу забижает почём здря, а ты говоришь.
– Помолчи, бабка. Ты ж там не была и заутреню в церкви с Прибыльским рядом не стояла. Дай сведущих людей послушать.
– И ты такой же нехристь, – не сдавалась старуха. – А жёнка евойная – сволочь ещё та! Похлеще самого барина будет, шалава!
– Поджог был, – уверенно произнёс один из пожарных – Самохин Василий, молодой, крепкий мужик. – Грамотно ктой-то петуха пустил барину. Из двух мест взялось, надёжно. Лучше не придумать.
– Сказывают люди, что к вечеру заезжал до барина Петря на бричке. Ссора меж них прошла. Из-за чего? Не ведомо. Однако дрались барин с Петрей. Сначала Прибыльский гостю в харю съездил, тот к верх ногами сучил. А потом хозяину по сусалам хорошо попало, кровёй умылся. Сидел после под овином, крутил башкой, в себя приходил, сопли на кулак наматывал.
– Да-а, вот теперь и думай, – рассудил чей-то мужской голос. – А барину вон какой убыток, если что. Не дай Господи такого урона.
– Оклемается, – заметил кто-то из толпы. – Это нам с тобой убыток был бы, а Прибыльскому – так, мелочи.
– Так оно, так. Петря – энтот может, за энтим не заржавеет. Всю округу на ушах держит, чёрт хромоногий. Давеча у монопольки с мужиками пьяными песни орали, куражились, к бабам да девкам непристойно приставали.
– Небось, опять шальная деньга попала, вот и куражились, вот и орали.
– С трудов праведных не покуражишься, – рассудительно заметил Матвей Макарович. – Тут бы концы с концами… Разве что на святой праздник, и то с оглядкой стопку-другую и шабаш! Не до веселья.
– А какие дела могут быть меж Петрей и барином?
– Бандитские, тёмные, – уверенно ответил кто-то из мужиков. – Ни для кого не новость, что тот, и другой – разбойники с большой дороги, два сапога – пара, одним словом. Такие друг дружку видят издалека.
– А откуда взялся этот Петря?
– Ветром надуло, – хохотнул голос из толпы.
– Такое добро не сеется, не пашется, а само родится. И не тонет. Но обязательно к нашему берегу прибивает, – под общий хохот закончил говоривший. – Нюхайте и не кашляйте, православные!
Люди, удовлетворив любопытство, выговорившись, стали расходиться по домам. На востоке уже заалело, то тут, то там по деревне кричали к рассвету петухи.
Тит отыскал в толпе девчат и молодиц Анку, протиснулся ближе, тронул за рукав.
– Анка, – зашептал над ухом. – Подь сюда, дело есть, – мотнул головой в сторону.
Девушка ещё с мгновение колебалась, потом, словно нехотя, двинулась за парнем.
– Какие могут быть дела средь ночи, – тихонько незлобиво ворчала Анка. – Да и утро скоро, коров доить надо, а ты… с вечера почему тебя не было? Вот бы и рассказал про свои дела.
Парень молчал, увлекая девушку всё дальше и дальше от людей, поминутно оглядываясь назад. В какой-то момент он заметил, как из толпы отделилась высокая, крепкая фигура Ваньки Бугая.
– Что? Опять Ванька? – тревога парня передалась и девушке.
– Он, сволочь, – сквозь зубы процедил Тит.
– Бежим! – шепнула Анка и первой кинулась в проулок.
Следом за ней, не отставая, бежал парень. На повороте перемахнули плетень, зажались в угол, затаились.
Слышно было, как Ванька тяжело дышал, матерясь, пробежал до конца проулка, вернулся назад.
Он обнаружил их в последний момент. Уже вышел на деревенскую улицу, но что-то заставило его обернуться. В это время Тит привстал из-за плетня.
– А-а, Гу-у-уля, вот ты где. Не уйдёшь от меня!
У Тита была фамилия Гулевич, вот почему все в деревне называли его Гулей.
Расставив руки, набычившись, Ванька пошёл на Тита.
– Бежим, бежим! – тормошила за руку Анка, однако парень словно прилип к земле.
Насупившись, молча ждал.
– Ну, чего ж ты стоишь, дурачок? Убьёт ведь, – девушка уже толкала парня, принуждая его бежать.
Но он лишь отмахнулся от неё.
– Не всё же время бегать. Пора и меру знать.
Ванька Бугай не перепрыгивал плетень, а наступил, повалив его, подмял ногами под себя, и сразу же набросился на парня. От первого удара в грудь Тит отлетел, больно ударившись о землю.
Не торопясь, уверенный в собственной силе и закономерной, явной победе над более слабым противником, Ванька глыбой надвигался на поверженного Тита.
Не обращая внимания на сильную боль в груди, руки в отчаяние шарили по земле, нащупали небольшой, но увесистый булыжник. Схватив камень, парень резко подскочил, и уже ожидал соперника стоя.
– Не жилец ты, Гуля, не-жи-лец! – угрожающе произнёс Ванька, приближаясь к Титу. – Ноги повыдерну, головёшку отверну, сучонок. Забудь Анютку: она моя, ты понял, моя-а-а!
– Не подходи! Убью!
Видно, всё же Иван что-то почувствовал в словах противника, потому как замешкался на мгновение. Обернувшись к плетню, рывком выдернул кол, замахнулся из-за плеча…
Но и Тит был не из робкого десятка. Таскавший на собственном горбу с раннего детства мешки с мукой да зерном вверх-вниз по лестницам мельницы у пана Прибыльского, приученный к тяжёлому крестьянскому труду, поднаторевший и набравшийся бойцовского опыта во многих сельских драках, считался не последним человеком по силе и выносливости в деревне Горевке, надёжным и верным товарищем в потасовках.