Жертва Венеры
Шрифт:
Солнце отражалось в золотых полушариях куполов, слепило глаза, заставляя жмуриться и прикрывать их ладонью.
– Государыня! – вдруг взвыли вокруг, и, сдёрнув с голов шапки, толпа подалась вперёд, тесня Машу и её спутников к мраморным резным балясинам Красного крыльца.
– Гляньте! Гляньте! Государыня!
Вытягивая шею, Маша пыталась рассмотреть что-нибудь за плотной стеной спин и голов. Её ощутимо толкнули – раз, другой… Наконец, ей удалось увидеть верхний пролёт лестницы, что вела к сеням Грановитой палаты. Там над толпой, на алом бархате, укрывавшем ступени, между двумя каменными львами виднелась кукольная фигурка в мантии и короне. Широкие юбки казались отлитыми из чистого золота, а на короне крошечной каплей крови алел огромный рубин. Фигурка шевельнулась, подняла руку и что-то бросила в толпу.
Площадь покрыл восторженный рёв, и народ рванул вперёд, ближе к подножию лестницы, куда, вспыхивая на солнце, сыпались крошечные искры серебряных монет.
В один миг людское море превратилось в кипящую стремнину. Толпа напирала со всех сторон, Маша оказалась прижатой к чьим-то спинам, в нос ударил крепкий дух разгорячённых, давно не видевших бани тел, лука, перегара. Уж ничего не было видно, кроме спин и затылков, в бока то и дело втыкались чьи-то локти, чьи-то ноги наступали ей на ноги, чьи-то плечи ударяли в грудь. Кругом мелькали незнакомые, перекошенные лица, куда-то исчезли Митя, Парашка и Дунька.
Рядом заголосила баба:
– Задавили! Ой, задавили!
Машу швыряло из стороны в сторону, во рту пересохло, и она никак не могла вспомнить слова молитвы, только шептала беззвучно: «Матушка Пресвятая… Матушка Пресвятая…», а больше ни словечка в памяти не всплывало.
Что-то хрустнуло под каблуком, Маша споткнулась и, леденея, почувствовала, что падает прямо под ноги наседавшим сзади.
Сильный рывок взметнул её вверх, вывернутое плечо пронзила острая боль, из глаз брызнули слёзы, но зато земля вновь очутилась под ступнями, а не под коленями. Крепкие руки обхватили за талию, и Маша оказалась прижатой к чьему-то плечу.
– Держись за меня! – крикнул в ухо незнакомый голос. – Крепче держись!
И Маша вцепилась в широкие плечи, судорожно зажмурив глаза. Рёв, визг, стоны слились в единый шум – так, должно быть, чувствует себя душа нераскаянного грешника, летящая в преисподнюю…
***
Людской водоворот выплеснул их через Водяные ворота на берег Москвы-реки, пронёс ещё с десяток саженей и отпустил. Девушка, которую он прижимал к себе, тряслась в его руках крупной ознобной дрожью. Фёдор выдохнул и отстранился, чтобы взглянуть на свою добычу. Хорошенькая хоть?
Взглянув, онемел на миг от удивления.
– Мария Платоновна? Вы?!
Она смотрела на него, не узнавая. Лицо, как у той самой каменной девки, – мраморное, даже губы белые.
– Ну полно… – Фёдор погладил её по волосам – чепец сбился на затылок, и золотистые пряди крупными кольцами рассыпались по плечам. – Успокойтесь, сударыня! Всё уж позади…
Ох и глаза! С такими и огнива не надо, только и гляди, чтоб пожара не случилось! Правы Андрейкины вертопрахи – Венус…
Между тем ужас стал уходить из её взгляда, и в нём мелькнуло сперва воспоминание, а затем узнавание.
– Господин Ладыженский! – Чувствовалось, что она силится вспомнить его имя, но не может.
Фёдор вздохнул – ну да, не грезят о нём молодые красавицы и имя его по ночам в подушку не шепчут.
– Ладыженский, Фёдор Романович, к вашим услугам, сударыня, – проговорил он мягко.
– Фёдор Романович… Вы… Я… Они… Ежли б не вы, они бы меня до смерти задавили… – Губы её как-то набухли и изогнулись горьким коромыслом, как у маленького Алёшки.
– Ну-ну, – Фёдор ласково и успокаивающе ей улыбнулся, – уже всё. Больше ничего дурного с вами не случится. Как вы в толпу-то попали?
– Мы канатоходца смотрели на Соборной площади. Персиянина. – Она вздохнула, коротко и судорожно, а может, всхлипнула. – С Митей, Дуняшей и Парашкой, а после давка началась, когда государыня на крыльцо вышла…
Она заозиралась, должно быть, ища брата и неведомых Фёдору Дуняшу с Парашкой, и растерянно пробормотала:
– Как же я их теперь сыщу-то?
– Хотите, пойдём назад на Соборную площадь и вместе поищем?
В глазах девицы полыхнул такой ужас, что, опасаясь, как бы не сомлела, Фёдор легонько поддержал её за локоть. – Ну нет, так нет, не волнуйтесь только. Можно подождать возле ворот. Вы через которые в Кремль заходили?
– Через Константино-Еленинские…
– Вот и подождём там.
– Так это ж с другой стороны!
– А мы с вами вокруг обойдём, вдоль стены. Не бойтесь, со мной вас никто не обидит.
***
На Красной площади шло гулянье. По краям вереницей тянулись огромные, плохо оструганные столы, на которых громоздились туши жареных быков, поросят, телят. Здесь же стояли бочки с пивом – угощайся, кто пожелает!
Сама площадь кишела народом: купцы, мастеровые, мужики – на даровые харчи да потеху чуть не весь город собрался. Князь Порецкий поморщился: надо было верхом ехать, а то толкайся теперь среди холопов. Карету пришлось оставить на Варварке – дальше не проехать.
Не опоздать бы… Он на ходу достал из кармашка серебряную луковицу часов. Бросил взгляд, успокоился – есть ещё время…
В Грановитой палате государыня нынче устраивала куртаг для первых семи чинов, и опаздывать было никак невозможно.
На площади кипела потеха: бродячие артисты – так называли себя нынче скоморохи 8 , – кукольники, акробаты, жонглёры, медведи – покуда пересекал площадь, на глаза их трое попалось – и даже индианин-факир, глотавший кинжалы и плясавший на углях.
8
Скоморошество как богопротивное явление было запрещено царём Алексеем Михайловичем с подачи патриарха Никона в 1657 году.
Тут же суетились коробейники, нищие побирушки, убогие, прочий сброд, ну и, само собой разумеется, карманники.
Князь брезгливо скривился, когда вонючий безногий сунулся было к нему, но Архип не зевал – так рыкнул на наглеца, что у того вмиг выросли откуда надо ноги, и он дал этакого стрекача, что не всякая борзая догнала бы.
Архип, шедший чуть впереди, врезался в людское море, будто форштевень бригантины, и, раздвигая мощным плечом встречных, басил, грозно сдвинув брови: «Дорогу! Дорогу их сиятельству!» Мужики сторонились, но шапок не ломали, и это князя тоже раздражало – разогнать бы всю эту сволочь, чтобы ездить не мешала.