Жертва Венеры
Шрифт:
***
Закричать не удалось, из горла не раздался даже писк. Из-за плеча медленно пятившегося Фёдора Маша зачарованно смотрела на зверя. Он приближался быстрее, чем они отступали. Оставалось уже не больше пяти шагов. Из пасти с выпяченной ковшиком нижней губой пахнуло смрадом. Маша видела влажно блестевшие жёлтые клыки, каждый с её указательный палец, и чёрный нос, похожий на огромный пятачок.
В этот момент они поравнялись с опрокинутой жаровней, вокруг которой все ещё тлели рассыпанные угли. Фёдор вдруг, чуть повернув голову, негромко, но как-то очень жёстко процедил сквозь зубы:
– К собору. Бегом!
И оттолкнул её назад и в сторону. Сам же схватил валявшийся на земле обмотанный промасленной тряпицей факел и ткнул его в жаровню. Тот мгновенно вспыхнул.
Маша бросилась к собору, но, пробежав с десяток саженей, отчего-то остановилась и обернулась. Размахивая факелом, Фёдор шёл на медведя и выкрикивал какие-то непонятные слова.
Зверь замер в удивлении, даже реветь перестал. Фёдор продолжал наступать на него: двигался ровно, мягко и почти не хромая, словно танцевал – шаг вправо, шаг влево. Ещё несколько шагов, и сноп пламени полыхнул прямо перед оскаленной мордой – медведь попятился. Он сердито фыркал и мотал огромной башкой, должно быть, дым попадал в нос и глаза.
Маше показалось, что зверь сейчас развернётся и уйдёт, но тот вдруг стремительно рванулся вперёд. Молниеносное движение огромной лапы, за спиной раздался общий полувздох-полувскрик – несколько десятков людей на паперти Покровского собора 11 так же, как и Маша, не дыша наблюдали за поединком. Фёдор пошатнулся, на миг потерял равновесие, но всё же устоял на ногах и в свою очередь, изловчившись, ткнул факелом прямо в морду медведю. Завоняло палёной шерстью, зверь взвыл, плюхнулся на четыре лапы и, развернувшись, бросился наутёк.
11
Собор Покрова Пресвятой Богородицы, что на рву – так называется собор Василия Блаженного на Красной площади.
Оказалось, что она стоит на коленях прямо на камнях мостовой шагах в двадцати от соборного крыльца.
Бросив факел на жаровню, Фёдор обернулся, увидел Машу и пошёл к ней, сильно припадая на правую ногу.
Она, пошатываясь, поднялась навстречу.
– Простите, сударыня. – Лоб Фёдора блестел от пота, и завитки тёмно-русых волос казались чёрными. Разорванная на груди рубашка постепенно пропитывалась кровью. – Не пристало вам этакими словесами ушки поганить… Я полагал, что вы в церкви укрылись…
Он говорил что-то ещё. Маша заворожённо глядела, как двигаются губы, но слов не разбирала – звуки вибрировали, меняя тембр и громкость.
– Вам плохо, Мария Платоновна? – Фёдор тревожно нахмурился и шагнул к ней.
Маша тоже сделала навстречу маленький шажочек, краем глаза заметила высокую фигуру Мити, бегущую через площадь от Константино-Еленинских ворот. Всё вдруг поплыло перед глазами, воздух задрожал, словно марево над костром, и растворил всё, кроме встревоженного лица с внимательными серыми глазами. Не понимая, что делает, она подняла руку и ладошкой коснулась его губ, затем чуть шероховатой кожи щеки и только после этого покачнулась и стала оседать к его ногам. Как Фёдор подхватил её, она уже не почувствовала.
***
Открыв глаза, Маша увидела знакомую брусяную стену, поточенную жучком – тонкие линии походили не то на тайные письмена, не то на восточные узоры на халате факира… Где-то она видела такие недавно…
Узоры пропали, а вместо них память выплеснула оскаленную звериную морду с влажно блестевшим носом. Маша вздрогнула, судорожно всхлипнула и проснулась окончательно.
Она лежала в своей кровати, а рядом сидели нянька и младшая сестра Катюшка. Обе шили, а в окно ярко светило солнце.
Услышав, что она пошевелилась, Катька бросила недоштопанный чулок и кинулась к Маше:
– Марусенька! Опамятовалась! Слава Заступнице Пресвятой!
– Я что, спала? Днём?
– Ты без памяти была. Уж третий день. Лекарь велел тебя не теребить, сказал неври… нери… нервическая горячка!
Лекарь? Маша поразилась. Откуда у её родителей деньги на лекаря? Или она помирает? Осторожно пошевелила руками и ногами, ожидая ощутить нестерпимую боль, но ничего не почувствовала. Впрочем, даже когда два года назад умирал от крупа младший братишка, денег на лекаря не нашли, и за больным ходила знахарка-ворожея. Так откуда лекарь?
Кажется, она произнесла последнюю фразу вслух, потому что Катька восторженно заверещала:
– Фёдор Романович привели! Лекарь-немчин, ух и строгий! Велел окна растворять, ветер в горницу пускать, а ещё Парашку с кровати согнал – сказал, чтобы ты одна лежала. Ох Парашка и злобилась – ей пришлось с Дунькой и Любавой спать…
– Фёдор Романович? – Маша изумилась. – Постой! С чего это вдруг он к нам лекарей водит?
– Так он тепереча жених твой!
Маша села, вытаращив на сестрёнку глаза.
– Ну да! – повторила та и даже зажмурилась от удовольствия. – Они с Митькой как принесли тебя, так он к батюшке и отправился – твоей руки просить. Батюшка благословил. На Троицу вас обручат, а уж после Петровок повенчают!
Маша слушала, приоткрыв рот.
– Чего стрекочешь? Язык без костей… Сказано ж, не полошить её! – цыкнула на Катьку нянька.
– А я и не полошу! Я её радую! – И Катька бросилась сестре на шею.
Когда Маша следом за скакавшей козой Катькой спустилась в большую горницу, что была в их доме сразу столовой и гостиной, сестры сидели за рукоделием.
– Продрала зенки-то? – фыркнула ей навстречу Парашка. – Ишь, боярыня, среди бела дня на перине нежится.
– Слыхала? Ты у нас нынче невеста! – протянула Дунька и вздохнула: – Счастливая!
– Ну уж и счастье! – Парашка пренебрежительно дёрнула полным плечом, и роскошная, толщиной в руку коса, перекинутая на грудь, мягко скользнула за спину. – Неча сказать, завидный жених – убогий-колченогий, да ещё и вдовый к тому же!
– А у тебя и такого нет и не будет! – крикнула Катька. – Вот тебя завидки и корчат! Смотри, окривеешь от злости – вона как тебя перекосило!