Жертвенный престол
Шрифт:
Только глава храма пса хотел опустить меч, как в соседних полуразрушенных залах появилось еще двое черных ящеров. А потом еще и еще! Шум заклинаний чародеев разбудил стражу, и воины кинулись на помощь, но, как оказалось, кругом были отступники. В руинах древнего храма завязалась схватка. То тут, то там сверкали вспышки и звучали хлопки заклинаний, лязг металла эхом отскакивал от холодных каменных стен.
Служителей Элендорада было чуть больше тридцати, более чем в два раза меньше, чем стражей верховного брахмана храма пса и наилучшего, но, к сожалению, большую их часть черные рептилии уже успели перебить, пока те спали.
Акинок петлял по разрушенным
Глава храма пса лично зарубил троих служителей Элендорада, еще двоих он убил магией. Он всячески пытался скрыться от черных ящеров, но они преследовали его всюду. Соратников становилось все меньше и меньше.
Из-за очередного поворота выскочил новый вардарагх. Он появился столь внезапно, что Акинок не успел среагировать. Копье насквозь пробило его живот. Брахман закричал от лютого приступа внезапной боли и упал на холодные камни заброшенного святилища.
Шум боя затихал, крики слышались реже и реже, все темнело. Когда в глазах все было уже черным, как безлунная ночь, жрец почувствовал, как кто-то бесцеремонно шарит по его карманам. Хотя какое это может иметь значение, когда ты умираешь?
ХХХ
Рисунок 2. Смерть Акинока.
– Черт, совсем чуть-чуть не успел! – неестественным эхом слышалось где-то неподалеку.
Боль пожаром разгоралась в районе живота. Акинок застонал. Если бы мог, закричал бы, но сил совсем не было.
– Эй, тихо, я тебе помогу, – откликнулся незнакомец. Из мрака выплыл размытый силуэт. Это был человек, вроде бы человек. Такой обычный, но и такой странный. Глаза вроде бы людские, но зрачки красные. Он водил над Акиноком светящейся рукой, наверное, он творил целебные чары, вот только легче брахману не становилось, а боль продолжала усиливаться.
– Кинжал, они забрали кинжал? – спросил пришелец.
У Акинока не было сил ответить, слабость сковала тело, а холод забирался все выше и выше по его ногам. Брахман набрался сил и покачал головой.
– А где он тогда? – продолжал расспрос загадочный чародей, не прекращая при этом врачевать Акинока.
Глава храма пса молчал. Он не хотел выдавать непонятно кому секреты своей фамильной ценности. Он знал, что клинок очень важен. И то, что этот некто его лечит, не могло заставить Акинока говорить.
– Слушай! Этот нож нельзя отдавать этим ящерам. Ты понимаешь, что отступники не остановятся? Они убьют всех, кто будет стоять у них на пути! – странник наклонился к жрецу, взглянув ему прямо в закатывающиеся глаза.
Куаутемок! Нет, его жизнью Акинок не мог рисковать. Черт, он знал, что это вопрос первостепенной важности, но брахман не может подвергать своего сына такой опасности!
– Я отдал его сыну… – еле выдавил из себя брахман и сразу же запнулся, слова перешли в стон.
– Дьявол! Ты потерял слишком много крови, я не смогу тебе помочь… – через некоторое время молчаливого и сосредоточенного врачевания извинился незнакомец.
Акинок ничего не ответил, он только слегка покачал головой и кивнул загадочному колдуну на его пояс, прикусив при этом язык, чтобы снова не завизжать. Он уже не чувствовал ног. Лекарь кивнул и потянулся за стилетом.
– Кто ты?.. – лишь прошипел брахман, когда неизвестный занес нож, чтобы оборвать страдания жреца.
– Я – Эйно.
Рисунок 3. Падение нововеров.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. Приговор
– Сколько их? – украдкой спросил Кун. Его шерсть слегка колыхалась в такт слабым дуновениям ветерка, шелестящего густой листвой в джунглях. Человек-койот припал к земле, осторожно выглядывая из-за почти поглощенного травой, мхом и папоротником бревна.
– Судя по всему, около пяти сотен, – так же тихо ответил Куаутемок, глава храма пса, который также лежал за бревном, рядом со своим товарищем-человекокойотом.
Два жреца пристально наблюдали за недавно выросшим поселением колонистов, которые пришли без спроса и разрешения в их лес. Это были нововеры – люди, которые после того, как Сатарис, бог солнца, был убит Баалом, богом зла и тьмы, приняли веру в Чистый Свет, старшего сына Айли и Баала.
Язычники всегда были в высшей степени замкнуты и всячески отгораживались от внешнего мира. Вся Зоократия была покрыта густыми и непроходимыми джунглями, которые служили зверолюдям естественной защитой. А на востоке, где языческие леса граничили со странами других народов, зоократы оставили незаселенной огромную часть леса, эдакую буферную зону, которая защищала их от внешнего мира. И всякое проникновение чужаков в эту зону зверолюди жестоко пресекали.
Патрули и охотничьи отряды язычников регулярно прочесывали чащи пограничных лесов в поисках незваных гостей, но в этот раз они проглядели. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Полгода назад, когда наилучший и глава храма пса были таинственным образом убиты, а на трон взошел еще молодой и неопытный принц Трапезустий, все противоречия между племенами Союза обострились до предела. В суматохе внутренней нестабильности и истерии по поводу расследования вопиющего убийства никому не было дела до пограничных лесов и тех чужаков, которые в них хаживают.
Так вот и вышло, что теперь нужно не просто очищать джунгли от вторженцев, а выгонять из них весьма многочисленную и оседлую группу колонистов. За полгода в лес пришло несколько тысяч нововеров, которые успели обустроить ряд населенных пунктов, крупных и не очень. Один даже был укреплен валом, кольями и частоколом.
Как только весть о непрошеных гостях дошла до столицы, языческие княжества все-таки смогли временно забыть об имеющихся разногласиях перед лицом общего врага. Правда, удалось этого достичь большим трудом, так как остальные племена и храмы всячески пытались отказаться от участия в походе против наглых колонистов. Участники Союза подвергали авторитет молодого наилучшего сомнению, а потому все хотели, чтобы он собственными силами, силами Тагараски, прогнал незваных гостей из языческих земель. Тем самым Трапезустий должен был доказать остальным княжествам, что он способен выполнять свою основную обязанность – защищать земли язычников. Но государю удалось доказать заодно и свое политическое искусство.