Жертвоприношение любви
Шрифт:
Огромная птица раскрывает свои прекрасные крылья и улетает, а я возвращаюсь спокойно в кровать, хотя мое сердце бешено колотится.
Изменяется, наполняется воображаемой мощной силой.
Я улыбаюсь.
Я являюсь одной из избранных.
Моим единственным грехом было любить и любить очень сильно. Это была ошибка. Сейчас я это понимаю. Я всю потратила себя на него. Все-таки я осознала эту ошибку, поэтому это была полезная ошибка. Это место не является для меня концом, и больше им никогда не воткнуть в меня иглу. Я покажу покорное послушание. Я побью их в их собственной игре. Они под корень срезали мои потрясающие ногти, но это уже неважно. Я обыграю
Блейк Лоу Баррингтон, ты думал, что можешь выбросить меня, как мусор, или кто-то может убрать меня из твоей жизни... Глупый мужчина. Я знаю секрет, секрет, который будет словно разорвавшаяся бомба, и превратит в прах до самых основ, все что ты создал. И тогда я возьму реванш.
Одним жестоким ударом, я заставлю тебя встать на гребаные колени.
2.
Лана Баррингтон
Независимо от того, что произошло. Неважно, что ты сделал.
Неважно, что ты будешь делать. Я всегда буду любить тебя.
Я клянусь в этом.
«Непокорность», К. Дж. Редвайн
Он поворачивается ко мне. В свете костра он выглядит невероятно рельефным, глаза светятся и пронизывают, а уголки губ хранят намек на тайну. Мы находимся на первом этапе пути нашего медового месяца, в середине пустыни. Блейк нанял старомодный караван верблюдов, потому что он хотел с имитировать старинное путешествие по великому Шелковому пути.
Я не могу отвести глаз от его стати, пытаясь все запомнить для воспоминаний об этих днях, когда мы состаримся и будем немощные сидеть на лавочке в ожидании наших внуков, которых будет много и собирающихся к нам зайти, я буду вспоминать.
— Я хочу еще ребенка, — говорю я ему.
Он тянется ко мне, его глаза неожиданно становятся темными и бездонными.
— Еще нет, Лана. У нас будут еще дети, много, сколько ты захочешь, мальчики и девочки, но позволь мне хотя бы недолго обладать тобою и Сорабом. Я никогда не был так счастлив. Один год я не хочу ничего больше, только нас троих. Нашу маленькую семью.
Я улыбаюсь ему в ответ.
— Один год?
Он кивает, с надеждой, как ребенок.
Я смеюсь.
— О’кэй.
Он наливает текилу в две рюмки. Насыпает соль на сгиб руки. Странно сидеть в пустыне и пить текилу. Я поднимаю вверх глаза и смотрю на ночное небо. Медленное волшебство. Звезды сияют, отсвечивая белым свечением на черном, как смоль фоне, и так много падающих звезд, кажется словно на нас падает звездный дождь.
— Впрочем, — добавляет он. — Я хочу, чтобы ты смогла делать все, что тебе хочется, идти туда, где ты не была, посмотреть то, что ты не видела, и получать от всего этого опыт. Ты будешь беременной, когда тебе будет двадцать три, и двадцать четыре, и двадцать пять, столько раз, сколько пожелаешь.
— Мне нужны только трое, — протестую я со смехом, потом мой голос становится серьезным. — Но я хочу усыновить парочку.
Он поднимает вопросительно брови.
— Я всегда хотела изменить жизнь ребенка, — объясняю я. — Забрать его из ситуации, в которой он никогда не смог бы расцвести и дать ему все, что я смогу.
— Дом, конечно, достаточно большой.
— Благодарю
— В тот раз, — говорит он, мягко касаясь моей щеки, — я все пропустил. Но в этот раз я хочу все увидеть. Я хочу видеть, как будет расти твой живот, с нашим ребенком внутри, как будут отекать щиколотки твоих ног, и я хочу присутствовать, когда его или ее головка покажется, и ты будешь дико кричать. Я хочу просыпаться в жуткую рань и смотреть, как ты кормишь наших детей.
— Прекрати, ты меня смущаешь.
Он нежно берет меня за руку.
— Я горжусь тобой.
Огонь полыхает и потрескивают ветки. Я отодвигаюсь назад и наблюдаю за погонщиками верблюдов с ястребиными носами, собравшихся вокруг костра в нескольких ярдах от нас, слушающих старика с лицом, испещренным глубокими морщинами, рассказывающего истории. Его голос слышится, как хрипловатый шепот. С длинными рукавами серой накидки, широким стремительным движением, указывающим на барханы вдалеке. Я не слышу, какие сказки он рассказывает им.
Он гладит свою бороду, его глаза поблескивают в свете костра, и в кругу мужчин, примостившихся на корточках и подавшихся к нему вперед, захваченных его рассказом, они нетерпеливо устремляются к нему всем телом, словно ящерицы. Я поворачиваюсь к Блейку, на его лице отражаются блики костра.
— Почему? — спрашиваю я.
— Когда я увидел тебя, стоящей на краю танцпола в испорченном платье, выглядевшей потерянной и хрупкой, я почувствовал, как будто кто-то ударил меня ножом в самое сердце. И все же ты была более достойна и прекрасна в своем позоре, чем любая особа королевских кровей, воспитанная с чувством собственного достоинства.
Я качаю головой, потому что воспоминания настолько свежи и приносят такую горечь.
— Нет, я вовсе не смелая, потому что единственное чего я хотела, это убежать. Я была так растоптана. Я никогда не была, так унижена за всю свою жизнь. И все эти люди, глазеющие на меня, кто-то из них тайно радовался, кто-то жалел. Честно говоря, я думала, что наша свадьба совершенно испорчена.
Я прижимаю пальцы к его губам, чтобы он не успел перебить меня.
— Но тут появился ты, и я утонула в твоих глазах, и ты увлек меня в танец. И вдруг, мне показалось, будто я очутилась в красивом сне. Я забыла всех — никто и ничто не имело значения, кроме тебя и меня, и нашей любви друг к другу.
— Потому что, на самом деле, никто и ничто не имеет значения, кроме тебя, меня и Сораба.
— И Билли и Джека, — добавляю я лукаво.
Блейк остается серьезным.
— И всех наших будущих детей, когда придет их время появится на свет.
Я спрашиваю таким же серьезный тоном, как у него.
— Что с ней произойдет?
Он переводит взгляд от меня на огонь, и смотрит невидящим взглядом, как языки пламени прыгают рядом с нами.
— Как только ты ушла с Билли, я направился к ней, чтобы посмотреть на нее. Я прибывал в такой ярости, что мне хотелось убить ее. Мне пришлось держать свои кулаки при себе, находясь рядом с ней, но в тот же момент я понял, что с ней было что-то не так. Я стал для нее навязчивой идеей. Она сходит с ума, я раньше и не подозревал. Она не должна так страдать, ей необходима помощь психиатра. Поэтому я позвонил ее отцу, и он согласился отдать ее в сумасшедший дом, — он снова поворачивается ко мне лицом, вглядываясь в глубину моих глаз, его голос был сильным и эмоциональным. — Она больше никогда не побеспокоит тебя снова.