Жестокая охота
Шрифт:
— А где остальные?
— Там, — Крапленый показал на потолок. — И меня туда же отправят, если заметут.
— Что так?
— Часовых. Двоих. Ногами вперед…
— Ого! Вышку [11] на плечах носишь, Крапленый.
— Двум смертям не бывать… Еще погуляем, Зуб! — Крапленый повернулся к хозяйке, которая робко выглядывала из кухни. — Софа! Садись к нам, чего столбом стоишь. За мое возвращение выпей.
— Спасибо, Федя…
— Моя заначка цела?
11
Вышка (жарг.) — высшая мера наказания
— Конечно, Феденька.
— Ты мне завтра одежонку поприличней справь. Да смотри, чтобы не усекли!
— Все сделаю, Федя, как надо.
— Зуб, мне клевая пушка нужна.
— “Парабеллум” устроит?
— Вполне. И патроны.
— Когда?
— Еще вчера.
— Понял. Завтра к обеду притарабаню.
— У тебя есть на примете подходящие волчары [12] ?
— В общем есть… — Зуб заколебался. — Но…
— Что — “но”? '
— Народ измельчал, Крапленый. Так, сявки [13] . Деловых [14] мало.
12
Волчара(жарг.) — опытный вор
13
сявка (жарг.) — вор-подросток
14
деловой (жарг.) — надежный
— Обмозгуем и это. Найдем. Как Профессор?
— Кряхтит. Цветочки стал выращивать. Дедушка. Только внуков и не хватает.
— Вот ты его и поспрашивай… насчет “внуков”. У него глаз наметанный, гляди, посоветует кого для дела.
— Спрошу.
— Все, вали отсюда. А я тут с Софой… потолкую.
— Застоялся? — понимающе осклабился Зуб.
— Что, свое забыл?
— Такое не забывается…
— Так я жду тебя к двенадцати дня.
— Покеда. Приятных сновидений… гы-ш…
— Пошел к черту!
— Уже иду…
Дороги, дороги, дороги… Пыльные, унылые, в колдобинах и рытвинах грунтовые, и стремительные, с просинью у горизонта асфальтированные; горбатые, осклизлые от ненастья булыжные мостовые и узенькие незаметные тропинки, невесть кем протоптанные среди полей и лесных разливов. Они неторопливо разматывали полотнища, укладывая их под ноги Косте, куда-то влекли, манили в неизведанное, непройденное…
С той поры, как Костя ушел от родственников, минуло четыре месяца. Палящий летний зной постепенно уступал место зябкой ночной прохладе, умытой обильными росами, и тонкое потертое пальтишко уже не спасало от холода. Пока было тепло, Костя спал прямо на земле, у костра, подложив под голову свою котомку. Ближе к осени он старался разыскать стог сена или соломы и, зарывшись, как крот, в нору, блаженствовал в мягкой и ароматной теплыни.
За лето, несмотря на свои скитания, Костя заметно вырос и окреп. Голодным он не был никогда. Год выдался урожайным, земля щедро делилась с Костей своими богатствами: ягоды, грибы и орехи в лесу, овощи на колхозных полях, фрукты в заброшенных садах. Он научился добывать яйца и рыбу. Большой хитрости в этом не было. Возле каждого деревенского пруда обычно копошились стаи домашних уток, которые поутру неслись в камышовых зарослях, куда их хозяева забредать не догадывались. А с рыбой было и того проще: пройдешь вдоль обрывистого берега или плотины, нащупаешь промоину или нору под водой — вот тут уж не зевай, юркие караси долго ждать не станут. Ловил Костя голыми руками и щупаков, которые таились в мелких речных заводях среди длинных и упругих стеблей водяных лилий и кувшинок.
И только хлеб и соль Косте доводилось видеть не часто. Замкнутый и очень стеснительный, он даже в мыслях не мог представить себя попрошайкой или вором. А иного пути добыть хлеб и соль не было.
С солью однажды Косте здорово повезло. На колхозном пастбище, у загона для скота, он нашел несколько кусочков каменной соли, “солонцов”, которые с видимым аппетитом лизали дойные коровы. Обшорканные шершавыми коровьими языками до матово-серого блеска, величиной с гусиное яйцо, солонцы приятно отягощали вещмешок беглеца. На привалах Костя доставал свое соленое сокровище, раскладывал на носовом платке, в который раз пересчитывал куски, а затем, выбрав самый лакомый с виду, сосал его, как леденец.
Но хлеб… Хлеб оставался для него недосягаемо-прекрасной мечтой, которая в ночные часы уводила в такой далекий теперь мир детства, согретый любовью и лаской отца и матери. Ему часто снился пышный, душистый, с золотистой корочкой ржаной каравай, испеченный на капустном листе в печи бабушкой Лукерьей, и запотевшая крынка холодного молока из погреба.
Как-то среди лета он не выдержал и подошел к костру, возле которого сгрудились сельские пацаны-пастушки, выгнавшие колхозных лошадей в ночное. Приняли его приветливо, без особых расспросов. Просидел он с ними всю ночь, слушая всякие деревенские побасенки и истории. Краюху хлеба, которой его угостили, Костя бережно спрятал за пазуху. На ходу отщипывая крохотные кусочки, он совал их в рот и, перекатывая вязкий комочек языком, не осмеливался его проглотить, стараясь подольше насладиться невероятно желанной хлебной кислинкой…
Осень уже властно напоминала о себе седыми заморозками, когда Костя решил возвратиться в город — нужно было искать теплое пристанище и крышу над головой. После недолгих поисков он облюбовал старый заброшенный пакгауз на железнодорожной станции, где в чудом сохранившейся каморке кладовщика стояла железная печка-буржуйка с длинной, местами проржавевшей трубой. В топливе недостатка не было — возле запасных путей высились горы угля.
Едва обустроившись, Костя начал искать работу. Не по годам серьезного и неулыбчивого юношу приняли в свою бригаду станционные грузчики, потому что людей не хватало и им часто приходилось работать в две смены. Разгружал Костя вагоны с песком, цементом, углем, лесом. Первое время было трудновато. Еще не вполне сформировавшийся организм подростка с трудом переносил огромные физические нагрузки. Но, наделенный от природы неистовым упрямством и недюжинной силой, Костя вскоре приобрел и необходимую выносливость, чтобы работать наравне со взрослыми. Он возмужал, раздался в плечах. Питался теперь он хорошо — в заработках грузчиков не обижали. Так прошли осень, зима, весеннее половодье… Длинными одинокими вечерами Костя запоем читал. Это была его единственная отдушина в размеренной, небогатой событиями, нелегкой жизни. Большую часть своей зарплаты он тратил на книги, в основном приключенческие, выискивая их на книжных развалах и в неприметных магазинчиках городской окраины.
Так прошел почти год. Однажды летним вечером Костя возвращался с работы. Пронырнув через знакомые проломы в стенах пакгауза, он подошел к своей каморке — и застыл. Из-за неплотно прикрытой двери раздавались чьи-то чужие голоса. Поколебавшись, Костя решительно потянул на себя грубо сколоченный щит, заменяющий дверь, и шагнул внутрь.
Четыре подростка, по виду сверстники Кости, расположились вокруг стола и с увлечением играли в “двадцать одно”. На столе стояли бутылки с водкой, лежала закуска. Скатертью служила мятая газета.
— Что вам здесь нужно? — негромко спросил Костя, подходя к столу.
Непрошеные гости, как по команде, бросили карты и уставились на Костю. Наконец рассмотрев, кто перед ними, успокоились и нагловато заулыбались.
— Ба-а! Кажись, хозяин? А мы тут думаем, кто это такую козырную норку себе приспособил? — Невысокий, коренастый парень с модной челкой и узкими слегка раскосыми глазами поднялся со скамьи и шагнул навстречу Косте.
— Это не норка, и я вас сюда не приглашал, — спокойно ответил Костя, угрюмо глядя на собравшихся.