Жестокий маскарад (сборник)
Шрифт:
— Черти они, нечисть, — невнятно бормотал он, дрожащими пальцами прикуривая очередную сигарету. — Нечего было их на службу брать. Товарищи поняли, да поздно — сколько людей они положили, пока их… Сам видел: заимка горит, крыша рушится, а оттуда всё стреляют и эти железяки острые вылетают. Жуть! Косточек от них немного только осталось, а сами в ад ушли.
— Так почему же они черти, ты что, видел что-нибудь? — допытывался Логинов.
— Видел — не видел… Исчезал дед на глазах — вот он есть, а вот нет его. А едешь к ним, всегда они знали про это. Один раз ехал, а сынок его неведомо как у меня на заднем сиденье
— Как летал?
— Я как-то вечером был на дворе у них, а сынок — ещё пацан совсем — со страшным таким криком прыгает с забора. Забор высоченный, я думал — разобьётся. А он до земли не долетел — взмыл в воздух и опять на ограде оказался! Сидит там и смеётся. Зуб даю, сам видел, и трезвый был, как стекло. Я вообще пью редко, это сейчас, со страха…
«Ещё один трюк, — подумал Логинов. — Господи, сколько же их у этих синоби?!»
Каждый раз, когда доходило до сверхспособностей ниндзя, Илью Даниловича словно бы кололи ледяным остриём в сердце. Он не верил ни в какую чертовщину, но после того, как видел ту жуткую женщину в маске и растворившегося в воздухе собеседника на Патриарших, оставаться скептиком ему было очень трудно.
Почувствовав волну тошнотворной слабости — сказывалась ещё и вчерашняя пельменная — он налил и себе, и лесничему.
— А сейчас-то чего боишься? — спросил Логинов, запив водку водой из чайника. Лесничий опять занюхал хлебом.
— Да всего — безнадёжно ответил тот. — И ваших, и ниндзей, и сам не знаю кого…
— Ниндзи-то умерли все.
— Дед с сынком да, и то я на сто процентов не уверен — они черти, могут и из ада вернуться. Так ещё же и дитё было с матерью.
— Мёртвое же дитя родилось.
— Хрен вам! — неожиданно взъярился лесничий. — Ага, сказали они, что мёртвое. Только брехня это!
— Откуда знаешь?
— Слышал пару раз детский плач у них — откуда-то снизу. Дом-то знаешь какой был — весь в тайниках да ловушках, без хозяина или провалишься в яму с кольями, или на башку булыга упадёт, или что похуже, уж не знаю. Потому альфовцы и не штурмовали, а огнемётами пожгли. Иначе бы у них потерь ещё больше было.
— Почему не доложил о плаче Чижику?
Лесник потупился и несколько секунд тяжело молчал. Потом закурил и ответил:
— Боялся я. Деда этого боялся, как смерти. Глаза у него были… дьявольские. А чего удивляться — чёрт он и есть чёрт. Он мне так и сказал как-то, тихонько да вежливо, как у него всегда, с поклонами: «Вилен-сан, я знаю, что вас ко мне приставил Чижик-сама. Это для меня великая честь, но я вас очень прошу — много раз подумайте, прежде чем что-то ему докладывать». А сам зенками своими узкими на меня — зырк.
Судя по всему, слова японца навечно впечатались в память Вилена Александровича. Лицо его ещё больше побледнело, а глаза сделались совсем мёртвыми.
— Вот и не сказал я про дитё, мало ли что. Свернул бы мне дед шею, как цыплёнку…
— А что ты ещё Чижику не докладывал? — спросил Логинов, дозированно добавив в свой тон холодной стали.
— Дай водки ещё, — вместо ответа попросил лесничий.
Илья
— Схрон у них был, — произнёс он, и Логинов внутренне сделал стойку. — Не знаю, что там лежит, но видел, как дед с сыном там ошивались перед отъездами.
— Каким отъездом?
— Да хрен их знает, всё время отлучались куда-то, то на пару дней, а то и на месяц. Мне вопросов велено было не задавать. Но каждый раз, перед тем, как исчезнуть, ходили на одну полянку в тайге.
— Ты видел, что они там что-то брали?
— Щас. Дураков нет высматривать. Я и сейчас туда близко не подойду. Незачем с дьявольским добром возиться.
— На карте покажешь?
Вилен Александрович несколько минут глядел на Илью Даниловича безумным взглядом, потом, кряхтя, поднялся и принялся шуровать в жутком хаосе, громоздящемся на столе. Разыскав там рулон скрученных потёртых карт, развернул его, долго перебирал, выбрал одну и ткнул в точку среди обширного зелёно-жёлтого поля, испещрённого змеистыми линиями речушек и ручейков.
— Вот тут.
Логинов тщательно пометил место, сложил карту и сунул в карман пиджака.
— Ладно тогда, Вилен Александрович, — сказал он поднимаясь, — бывай. Добивай свою бутылку и давай-ка выходи из запоя. Хватит прятаться. Думаю, никому ты больше не нужен.
Позже Илья Данилович очень раскаивался в этих словах.
За последний год приходить домой в поддатии стало для него привычкой. Точнее, началось это с того дня, как жена уехала в Москву. Они не разошлись, нет — по крайней мере, так он говорил сам себе. Просто ей наскучил серый сибирский город, до смерти надоела величественная и мрачная природа, хотелось вернуться в Москву, к хорошим магазинам, Большому театру и концертам во Дворце съездов. Они же оба были потомственными москвичами и жили в столице вплоть до одного нехорошего дела, по итогам которого ему настоятельно порекомендовали перевестись в Сибирь и прослужить там хотя бы лет пять. Осталось ещё два года почётной ссылки, да и не очень-то он рвался в столицу — ему нравился Красноярск. Вдобавок он подозревал, что, не будь человек здесь нужен Артели, то поганое дело завершилось бы в его пользу. Но майор не имел за это зуб на артельных — игра есть игра. Если бы не Инесса…
Но тоска по жене неплохо лечилась ежевечерней выпивкой и редкими любовными похождениями, когда попадалась дама, с которой не надо было долго возиться. А работал он охотно — и на Контору, и на Артель. Однако дело Призрака пахло керосином, о чём еврейский тухес майора неоднократно сигнализировал его чекисткой чуйке.
Подходя к новому дому в зелёном районе, где ему недавно дали хорошую двушку, чекист переложил в другую руку пакет с продуктами из комитетского буфета и бутылкой «Столичной», нащупал ключи во внутреннем кармане пиджака. Он уже предвкушал ужин — тонко нарезанную пастрому, маринованные огурчики, пару разогретых на сковороде отбивных с хреном, картофельный салат и водку в запотевшей рюмашке. Но тут чуйка обрушилась на него резким сигналом опасности. Рука под пиджаком отпустила ключи и переместилась на плечевую кобуру. Боковым зрением увидел мелькнувшую позади тень. Номер раз. Ещё трое в потёртом «москвиче», припаркованном в паре метров. Ещё один или два бойца наверняка в подъезде. Уважают, суки!