Жестокий век
Шрифт:
– Шаман Теб-тэнгри советует тебе идти к Тогорилу.
– Джамуха только этого и ждет. Он перехватит нас по дороге и принудит драться там, где ему удобно, тогда, когда ему выгодно.
– Что будем делать, хан?
– Сражаться, Субэдэй. Но не мой анда, а я выберу место для битвы. Все остальное в воле неба. Я-то надеялся, что Теб-тэнгри сумеет удержать тайчиутов.
– Шаман не сидит без дела. Но очень уж велика ненависть к тебе Таргутай-Кирилтуха.
Глава 7
– Глуп твой анда! – сказал с презрением Аучу-багатур.
Они с Джамухой в сопровождении Джарчи, тощего, жилистого парня с горбоносой, сайгачьей головой, его друга и анды Хулдара, коротконогого здоровяка, поднялись на бугор, остановили коней. За бугром было урочище Далан-бальчжут – полоса равнины, поросшая щетинистым ковылем – хилганой и сизой ая – полынью. Слева на равнину надвинулись горы с крутыми каменистыми склонами, справа, скрытый от глаз зарослями кустарников, катил свои воды Онон. Вдали река подворачивала вплотную к горам, серые скалы поднимались прямо из воды. Там, где в тело гор черным провалом врезалось ущелье, на равнине в боевом строю стояли воины Тэмуджина.
В урочище Далан-бальчжут Джамуха бывал не однажды. И когда дозорные донесли, что Тэмуджин поджидает его у входа в ущелье Дзеренов, он им не поверил. Анда сам залез в ловушку. Его воинам никуда не уйти. Прижатые к горам или реке, они будут истреблены. Об этом же, видимо, думал и Аучу-багатур.
– Глуп твой анда. Глуп, – повторил он и трусцой поехал к своим воинам.
За ним последовали Джарчи и Хулдар. Воины подтягивались к берегу, сбивались в три отдельные кучи – особо от тайчиутов вставали уруды и мангуты, в стороне от тех и других – его джарджираты. Солнце клонилось к закату, тени гор наползали на равнину. Шел к концу последний день ханства Тэмуджина. Еще до того, как солнце уйдет за горы, с ним будет покончено. Понимает ли это анда? О чем он сейчас думает? На что надеется?
Напрягая зрение, Джамуха всматривался в строй всадников. Ему казалось, что где-то он все это уже видел. Начал припоминать. Из зыбкой памяти, как из марева, выплывало видение. Он стоит на телеге и через головы празднично одетых людей смотрит в дальний конец луговины. Там перед забегом остановились наездники. Среди них и Тэмуджин в ярко-красном халате… Тогда анда почти выиграл скачки. Потом Таргутай-Кирилтух отобрал жеребчика. Тэмуджин исступленно кричал и бился в руках нукеров. Он кинулся к нему на выручку, готовый умереть рядом с другом… Оба были слабые мальчишки, бессильные защитить себя…
Он спустился к своим воинам, подозвал Куруха и Мубараха.
– Все готово?
– Можно начинать.
Еще раз глянув на солнце, он слез с коня.
– Расседлывайте. Будем ждать утра.
Веселый шумок пробежал по толпе воинов. Они стаскивали с потных лошадиных спин седла, расстилали войлоки. Многим из них и своему анде он на короткое время продлил жизнь.
Сбросив с себя доспехи и гутулы, он почувствовал облегчение для тела и души.
Подъехали Аучу-багатур, Джарчи и Хулдар. Аучу-багатур был удивлен:
– Я тебя не понимаю, Джамуха!
– Мы с утра в пути. Устали кони и воины. Будем отдыхать.
– Кто ложится спать, замкнув кольцо облавы? Может быть, ты хочешь, чтобы твой анда удрал?
– Куда?
– Не растопыривай пальцы, если держишь в руках жаворонка! Джарчи, Хулдар, стройте своих воинов. Мы одни управимся!
– Наши люди и наши кони тоже устали, славный Аучу-багатур, – со смирением, скрывающим упрямство, возразил Хулдар.
Молча повернув коня, Аучу-багатур ускакал к своим воинам. Хулдар и Джарчи спешились. Джамуха прошелся по жесткой траве, вбирая подошвами босых ног ее ласковую прохладу, сказал:
– Горячий человек Аучу-багатур.
Хулдар качнул головой.
– Он не горячий. Ходят слухи, что Тэмуджин когда-то поклялся привязать Аучу-багатура к хвосту табунного жеребца. Ему не терпится лишить твоего анду этой радости. Верно я говорю, Джарчи?
– Верно. Он боится Тэмуджина. Пока Тэмуджин жив, ни ему, ни Таргутай-Кирилтуху не видать хороших снов.
– А вы не боитесь?
– Он ничего плохого нам не сделал.
– Не успел. Он вредный для нас человек. Презрев обычаи старины, он принимает беглых нукеров, укрывает убийц, возвышает себя над всеми!
Ему хотелось разжечь в себе злость, испепелить в своем сердце предательскую память о далеких годах нерасчетливой дружбы, увлечь нойонов своими мыслями о вольностях племен, о братстве свободных нойонов. Но они слушали безучастно-вежливо, этим отделяя его от себя.
– Не так легко понять, кто поступает правильно, а кто нет, – сказал Хулдар. – Может быть, Тэмуджин не блюдет всех обычаев старины. Но кто их блюдет? Ты знаешь таких людей, анда Джарчи?
Джарчи поднял камешек, прицелился в сухой стебель полыни – горбоносое лицо стало жестким, – кинул. Стебель переломился.
– Не знаю, Хулдар. Чего нет, о том всегда очень много разговоров.
– Эх вы… Взгляните на степь. Осень – травы вянут и засыхают. Зимой ее покрывает снег. Весной поднимается свежая зелень. И так из года в год. Степь, все время меняясь, остается, однако, такой же, какой была при отцах и дедах. И жизнь, как степь, меняясь, должна оставаться неизменной. Это установлено вечным небом. Позволим нарушить ход жизни – гибель ворвется в каждую юрту. Как не понять этого? А понимая, как можно спокойно смотреть на тех, кто дерзнул сломать установление мудрых предков?
– Ты понимаешь, Тэмуджин не понимает. Однако не он идет войной на тебя. Я что-то не слышал, чтобы обычаи старины одобряли вражду клятвенных братьев. Может быть, слышал ты, анда Джарчи?
– Не приходилось, Хулдар.
От этого разговора Джамухе стало тоскливо.
– Позовите Аучу-багатура. Будем пить архи.
Он идет войной на Тэмуджина… Ему ли не знать, насколько это плохо. Но что делать? Как иначе образумить анду? Поздно думать об этом… Не надо ни о чем думать.
Но когда подошли нойоны, он все-таки сказал Хулдару: