Жестокий век

Калашников Исай Калистратович

Недалеко от куреня догнал повозку, запряженную одним волом. Ею правила девушка в линялом халате. Судуй подбоченился, натянул поводья.

– Здравствуй, красавица!

Девушка помедлила, будто раздумывая, надо ли отвечать, сказала:

– Здравствуй.

Вол шагал, опустив круторогую голову. Повозка, нагруженная скатанными войлоками, надсадно скрипела. Колеса оставляли две дорожки примятой травы.

– Далеко ли путь держишь?

– В курень.

– Тогда нам по дороге. – Судуй слез с коня, пошел рядом с повозкой. – Ты из какого племени, и как тебя зовут?

– Я татарка. Зовут меня Уки.

– Уки? Смешно! И у моего друга и господина Джучи вторую жену зовут Уки. Может быть, это счастливое предзнаменование? А, Уки?

Девушка промолчала. Она держала в руках зеленую тальниковую ветку, общипывала листочки, и казалось, что это для нее важное дело.

– Ты как осталась, когда истребляли ваше племя?

Тень застарелой боли омрачила ее лицо.

– Осталась… – Она ударила веткой по спине вола. – Ну, шевелись!

Судуй пожалел, что прикоснулся к тому, о чем девушке вспоминать, видимо, не хотелось. Сорвал несколько голубых с желтыми тычинками цветов ургуя, приладил их к своей шапке.

– Красиво? Для тебя нарвать?

– Мне украшения ни к чему.

– Да, ты и без них красивая. Правда! У тебя есть жених?

– Был. Ушел на войну. Ну, и… – Уки вздохнула.

– Я тоже был на войне. Все воюю. Даже жениться некогда! – Судуй тряхнул головой, засмеялся.

– Теперь мужчины только и делают, что воюют. А мы тут день и ночь работаем. – Она посмотрела на свои маленькие руки с обветренной кожей и обломанными ногтями.

Ему стало жаль эту девушку, должно быть, рабыню. Ни отца, ни матери, тяжелая работа, жених погиб, а другой будет либо нет. Скорей всего нет.

Воины набрали себе жен в чужих землях. Он развязал вьюк, достал пригоршню сушеных слив, высыпал в подол ее халата.

– Ешь, Уки. Это очень вкусно. Ты живешь в курене?

– Нет. – Ровными белыми зубами она стала обгрызать сморщенную мякоть слив. – И правда вкусно!

– Косточку не бросай. Дай ее сюда. – Судуй положил косточку на зубы, сдавил, и она хрустнула. – Видишь, ядрышко. Оно тоже вкусное. Как кедровый орех.

– А где это растет? В лесу?

– Нет. В тех землях люди живут в больших домах. Возле домов – сады. Ну, тоже как лес, только деревья посажены руками и огорожены. В садах много всего растет. И все вкусное.

Судуй сел на повозку рядом с Уки, взял из ее рук ветку, достал нож и сделал дудку. Переливчатые звуки поплыли над степью, смешиваясь с песнями жаворонков, со свистом сусликов. Судуй улыбался, раздувал щеки. Девушка смотрела на него повеселевшими глазами. Сливовая кожура прилипла к ее круглому, с ямочками посредине подбородку, влажные губы приоткрылись.

В курене он сел на коня, громко прокричал:

– Эй, люди! Готовьтесь встречать нашего хана, ваших мужей, сыновей, братьев!

Потом помог девушке снять с телеги войлоки.

– Поедем, Уки, к моей матери.

Девушка стеснительно потупилась.

– Зачем? Я для нее чужой человек.

– Зато я не чужой! Поедем. Ты у нас пообедаешь.

Юрта родителей стояла на краю куреня, возле речушки. Мать хлопотала у огня. Прикрыв глаза от солнца ладонью, она взглянула сначала на девушку, перевела взгляд на Судуя, громко охнула. Он подбежал к матери, обнял за плечи.

– Сынок мой! Судуй! Небо сохранило тебя! – Она смеялась и всхлипывала, ощупывала его руками, будто не доверяя глазам.

Из юрты вышел отец.

– А! Какой багатур! Посмотри, Каймиш, весь как я в молодости! – Оглядел сына со всех сторон. – Халат шелковый… Пояс расшитый… Сабля… Э-э, так в старые времена и я не одевался, хотя носил одежду с плеча нашего хана. А кони твои?

Он расседлал вороного, погладил по шее, осмотрел и бережно сложил седло, после этого снял вьюки, ощупал их, но развязывать не решился.

– Развязывай, – сказал Судуй. – Все это вам. Подарки.

– О! – Отец принялся выкладывать на траву куски тканей, халаты, светильники, чаши, котлы, мешочки с крупами и сладостями. – О! Ты, видно, стал большим человеком. Погляди, Каймиш, сколько добра привез наш сын! Мы стали богачами.

– Будет тебе! – Мать смотрела на сына сияющими глазами. – Жив. Жив! Сколько было у меня ночей без сна!..

Девушка распрягла вола, отпустила пастись и теперь сидела на телеге, одинокая и сиротливая.

– Что же ты, мама, гостью не приветишь?

– А это кто?

– Уки. У нее нет ни отца, ни матери. Так, Уки? Жениха тоже нет. А у меня нет невесты. Вот я и подумал…

Девушка покраснела, отвернулась.

– Не слушай его болтовню, Уки, – ласково сказала мать. – А ты постыдился бы говорить глупости. Идите в юрту. Проходи, Уки.

Набежали соседи. Расспрашивали о своих. Иные радовались. А иные уходили, сгорбившись от горя. Судую было тяжело говорить о гибели товарищей. Память возвратила его назад, к сражениям, к окровавленным трупам на пыльных дорогах Китая, к заревам пожарищ, к плачу женщин и детей. Даже в мыслях он не хотел возвращаться к пережитому…

После обеда Уки запрягла вола. Он пошел проводить ее за курень.

– Кто твой господин?

– Джэлмэ.

– Это очень хорошо, Уки! Мой отец его знает. Он попросит отпустить тебя.

– Зачем? Мне некуда деваться.

– Как – некуда? Рядом с отцовской я поставлю свою юрту. Ты будешь в ней хозяйкой.

Уки усмехнулась.

– Какой скорый! Мать твоя верно говорит – болтун.

– Мне долго раздумывать нельзя. Вдруг снова погонят на войну. Если чесать в затылке, можно остаться совсем без жены. У Джучи, у его братьев уже по три-четыре сына… Так что жди, Уки. Скоро я приеду за тобой. Или я для тебя неподходящий? Тогда скажи…

Она ничего не сказала. Судуй остался стоять у крайних юрт куреня.