Жестокое море
Шрифт:
Эриксон вздохнул, расправив плечи под теплой курткой,
— Ну вот и все… — и, не оборачиваясь, он бросил через плечо: — Все, машины не нужны.
Палубы уже давно опустели, но Локкарт не удивился, обнаружив Эриксона на мостике. Его крупная фигура неожиданно выросла из темноты. Локкарт догадывался, где окажется командир в эти первые часы после войны.
— Привет, старпом.
Они молча стояли рядом в холодной темноте, наслаждаясь окружающей их тишиной и спокойствием.
Уже совсем стемнело. Запутавшись в такелаже, повисла над головой луна, а на берегу вспыхивали один за другим огни — звездочки мира. Первые с самого начала войны незатемненные огни.
В лунном свете различался берег залива и горы над ним. За пределами их спокойного убежища завывал ветер, готовый жадно наброситься на «Салташ», если тот выйдет из бухты. Там, у входа в залив, яростно билось волнами о камни жестокое море.
Локкарт знал, почему они вместе стоят здесь, на мостике, под темным холодным небом. Последний день войны, которую они прошли вместе. С атлантическим сражением покончено. Настала пора собрать воедино все впечатления.
— Да, на это ушло пять лет, — вдруг заговорил Эриксон. — Даже больше. Интересно, сколько миль мы прошли?
— Я считал: на «Компас роуз» около ста тысяч, — ответил Локкарт. — Сколько прошел «Салташ», считать не стал. Думал — плохая примета.
До них доносились слабые звуки, обычные для стоянки в гавани: где-то играло радио, с плеском разбивалась о борт волна, раздавались по палубе тяжелые шаги вахтенного… Немецкие подлодки — темные тени, никого уже не пугающие, — попали в лунную дорожку.
— Жаль, что другие не могут видеть этого, — сказал Локкарт. — Джон Морель, Ферраби…
— Да. Они это заслужили, — кивнул в ответ Эриксон. Локкарт стал вслух произносить имена погибших, которые сохранились в памяти:
— Тэллоу. Старший матрос Филиппс, Уэльс…
— А кем был Уэлльс? — спросил Эриксон.
— Старшина сигнальщиков на «Компас роуз».
— Ах да…
— Он говорил, бывало, своим сигнальщикам: «Если что не так, свистните мне, и я тут же прибегу…»
— Вот когда их не хватает.
— М-мм-м…
Пожалуй, погибло слишком много, чтобы запомнить всех как следует. В конце концов, имена — это ярлычки. Молодой Бейкер, Торнбридж, Уоттс. Парни с «Сорреля». И девушки, которые утонули в гибралтарский конвой.
— Джули Хэллэм, — неожиданно произнес Эриксон. Он впервые напомнил о ней Локкарту.
— Да, Джули…
Короткий приступ боли, и сердце Локкарта вновь успокоилось. С «Компас роуз» было примерно то же самое. Есть, наверное, особый тип памяти, которая из милосердия быстро увядает, навсегда утопает с грузом печали.
— Вы так и не получили ни одной медали, — неожиданно сказал Эриксон. — Но я сделал все, что мог.
— Я это переживу, — улыбнулся Локкарт.
— Вы кое-что заслужили, старпом.
— И все же я могу это пережить… Помните тот ленч в Лондоне, когда я сказал, что хочу остаться с вами?
— Да. Это для меня очень много значило.
— И для меня тоже.
То, о чем они не собирались говорить, было сказано.
Эриксон снова вздохнул.
— А ведь мы утопили всего три подлодки. Три за пять лет.
— Видит Бог, нам для этого пришлось как следует потрудиться.
— Да, — Эриксон задумался, облокотился на леера, возле которых провел не одну и не две сотни часов. Из темноты донеслись его слова. Даже теперь, после шестидесяти восьми месяцев войны, их странно было услышать от него:
— Должен признаться, что я чертовски устал.