Жидкое время Повесть клепсидры
Шрифт:
Скрючившись, он полез в домик на лыжном ходу, что дрожал, как олень перед бегом, и дивился пролетающей за мутным окошком тундре – такой он ее не видел. Повозка с винтом остановилась в холмах, отчего-то не доехав до монашеских домиков.
Люди в кожаных пальто стояли посреди долины – прямо перед ними, внизу, в получасе ходьбы расположилась обитель.
И Федор пошел за пришельцами, потому что хотел услышать, о чем те будут говорить с монахами.
Но никакого разговора не было, и оперуполномоченный Фетин первым открыл крышку своего деревянного
Выстрелы хлестнули по черным фигурам, как хлещет веревка, хватая оленя за горло. Монахи, будто черные птицы, попадали в снег.
Побежал в сторону только один из них, самый молодой, взмахнул руками, словно пытаясь взлететь, но тоже ткнулся в землю.
Последним умер старик игумен, что посмотрел еще Федору прямо в глаза перед смертью. Он, казалось, загодя готовился к этому концу, и убийцы были ему неинтересны, а вот Федор чем-то привлек внимание игумена.
Но все кончилось – и хоть лишней деталью ушедших жизней топился очаг, булькала на нем пустая похлебка, но люди в кожаных пальто уже ворошили какие-то бумаги.
– С колдунами было сложнее, – сказал китаец. – Они не знали, что умрут, оттого так и метались, торгуясь со смертью. А этим умирать привычно.
Оперуполномоченный складывал в мешки вещи, последней он достал небольшую чашу.
– Золотая? – спросил китаец.
– Нет, оловянная. Нет у них золота, – ответил оперуполномоченный
Фетин. – Если б золото, все было бы куда проще. Эй, парень, – подозвал он Федора и швырнул находку ему в грудь, – вот тебе чашка.
Будешь чай-водка пить. И запомни: ты не предатель, а человек, что сделал важное для всего трудового народа дело.
Федор поймал тяжелую чашу и, повертев в руках, спрятал за пазухой.
Он не знал значения слова “предатель”, хотя все это ему не нравилось, что-то оказалось неправильным в происходящем, смерть была непонятной и бессмысленной. Но монахи умерли, и чаша все равно пропадала.
Люди в кожаных пальто довезли его обратно к стойбищу, но чаша будто наливалась чем-то с каждым часом, тяжелела, жгла грудь.
Пошатываясь, он вылез из аэросаней и сел на нарты.
Чаша обжигала кожу, но Федор не мог вытащить ее – обессилели, не поднимались руки. Олени пошли сами, чего не бывало никогда, они разгонялись, перешли на бег, и вот уже Федор несся по ровному, как стол, пространству. Много дней несли олени Федора по гладкому снегу, налилось силой весеннее солнце, стала отступать зимняя темнота.
Понемногу сбавили олени бег, и вывалился Федор вон, на землю.
А там весна и пробивается трава сквозь тающий снег. В ноздри ударил запах пробуждающейся земли, запах рождения травы и мха.
Рядом оказался край большого болота, на котором урчали пузыри, и неизвестные Федору птицы сидели вдалеке – не то простые куропатки, не то священные птицы Верхнего мира.
Федор пополз к прогалине, чтобы напиться воды. Привычно, как литая, легла в руку чаша, что оказалась не такой тяжелой, как он думал.
Зачерпнул Федор
Не вода у него в горле, а сладкая, горячая кровь.
Федор в ужасе осмотрелся – бьет фонтан перед ним, жидкость черна и туманит разум. И не оленья это кровь, которой пил Федор много и вволю, а человечья.
Закричал он страшно, швырнул чашу в красный омут и побежал прочь, забыв про нарты и про оленей.
Он нескоро устал, а когда опомнился, то вокруг была незнакомая местность – потому что только чужак не распознает в тундре своей дороги.
Федор упал, обессиленный, а когда поднял голову, то увидел, что лежит на нагретых за день камнях. Солнце, только приподнявшись над горизонтом, снова рухнуло в Нижний мир.
Рядом с Федором стоял мертвый игумен.
– Что, плохо тебе? – Голос игумена был глух, как олово, а слова тяжелы. – Сделанного не воротишь, теперь ты напился человечьей крови, и жизнь твоя потечет иначе. Но я знаю, что ты должен сделать
– двенадцать мертвых поменяешь на двенадцать живых. Счет невелик, так и вина невелика – вина невелика, да воевода крут.
Федор долго сидел на холодеющем камне, пытаясь понять, что говорил черный монах.
Мир в его голове ломался – он в первый раз видел такую смерть, когда один человек убивает другого. Он видел, как уходят старики умирать в тундру и их дети равнодушно смотрят в удаляющиеся спины. Он видел, как стремительно исчезает человек в море, когда рвется днище самодельной лодки.
Он слышал, как кричит человек, упавший с нарт и разбившийся о камни,
– но ни разу не видел, как убивают людей специально. Теперь он сам это видел и сам привел убийц к жертвам. Не важно, что и те и другие
– чужаки.
Что-то оказалось неправильным.
И эта мысль постепенно укоренялась в его голове, остывающей после безумия бегства.
На следующую ночь игумен снова пришел к нему.
– Двенадцать на двенадцать, – повторил он. – Счет невелик, иди на север, найдешь первого.
Федор, подпрыгнув, кинул в него камнем, как нужно кинуть чем-нибудь в волшебного старика Йо, который наводит морок на оленей. Монах исчез и не пришел на следующую, не явился и на третью ночь. Тогда
Федор отправился на север, по островкам твердого снега, мимо рек талой воды. Через день, питаясь глупыми и тощими по весне мышами, он вышел к высоким скалам.
Что-то подсказывало ему, что дальше – опасность.
Он затаился, слившись с землей и травой, а потом пополз на странные звуки.
За обрывом ему открылся океан – черный в свете яркого солнца. Такого океана Федор не видел никогда – он бил в скалы с великой силой, и соленая вода летела повсюду.
А через день, когда океан успокоился, Федор увидел людей.
Это тоже были чужаки, но пришли они не с юга, не прилетели на фанерных птицах, не приехали в бензиновых санях с вином. Эти люди говорили на незнакомом языке, и ветер рвал на части их лающую речь.