Жил на свете рыцарь бедный
Шрифт:
— Как вы узнали о том, что случилось?
— Сказали по телевизору. Мать была у меня… Она включила, пока я спал…
— Ваша мать… она была у вас весь день?
— Да, с утра… Приехала часов в девять, кажется, — я уже спал…
— А знаете, это очень странно… — сказал Мышкин. — Во-первых, у Кати в дневничке было записано, что она в тот день ожидает визита некоего «А». Ну, это, допустим, могли быть и не вы. Тот же Антон мог быть… Но тут еще вот что… Катя звонила Агнии, звала ее в гости и говорила, что вы непременно придете. Я это знаю от Агнии.
— Катя звонила… Агнии?! Звала в гости?! —
Он уставился на Мышкина широко раскрытыми, непонимающими глазами, как будто ждал от него решения непостижимой загадки. Именно в эту минуту Мышкину пришло в голову, что очень может быть, это и есть те самые глаза…
— Это сложный вопрос, — ответил он, внимательно глядя на Алешу. — И, если хотите, мы его обсудим. Но… не сейчас. Сейчас не об этом речь.
— Я понимаю, — быстро сказал Алеша, отводя глаза. — Ну хорошо… Дурак я… Даже врать толком не умею. Был я там… Но только снаружи, у подъезда.
— Когда вы пришли? — перебил Мышкин. — В котором часу?
— Около половины четвертого… не помню точно… У подъезда милиция, «скорая», люди толкутся. Я подбежал, спросил, в чем дело, — тут же все рассказали, с восторгом, наперебой… — Он передернулся. — Я постоял сколько-то там, как в столбняке… и ушел.
— А почему вы сразу не сказали? Зачем пытались меня обмануть, я не понимаю? — с искренним недоумением поинтересовался Мышкин. — Что здесь скрывать?
Алеша опустил голову и помолчал.
— А знаете, — сказал он несколько секунд спустя, — стыдно как-то. Не поднялся, не вошел… Как будто сбежал. Смылся. Струсил.
— А почему, кстати, вы не вошли? — продолжал наседать Мышкин, которому это объяснение показалось на редкость несолидным.
Алеша снова помолчал, как будто что-то обдумывая.
— Я же говорю — струсил, — выговорил он наконец, тяжело вздохнув. — Боялся ее… увидеть… Вопросов ваших боялся. Вы бы сразу спрашивать начали — правда ведь? — а я не мог… я думал, вообще не выдержу…
— Вы знали, что Дерюгин там… в доме? — наугад поинтересовался Мышкин.
Алеша чуть заметно вздрогнул.
— З-знал… — сказал он с запинкой. — Просветили… добрые люди.
Его реакция показалась Мышкину странной. «До такой степени боится? — подумал он. — Что ж, не исключено…»
— Уточните, пожалуйста, в котором часу вы вышли из дому, — попросил он.
— Без чего-то три… или в три… примерно… Мать может подтвердить.
«Не сомневаюсь», — сказал про себя Мышкин, и тут Алеша словно опомнился.
— Я не понимаю, — вдруг заговорил он резко и быстро, почти захлебываясь, — вы что, меня подозреваете, что ли? Всерьез? Это же бред какой-то, безумие! Зачем? Зачем, я вас спрашиваю? Зачем мне ее убивать? Я ее любил, как… как я не знаю кто… как ненормальный. Я раньше вообще не знал, что это такое… и что такое бывает… Впрочем, это вас, конечно, не убеждает… Ну, тогда скажите мне хоть с практической точки зрения — зачем?
«А врать не надо!» — сурово прокомментировал про себя Мышкин.
— Успокойтесь, — сказал он уклончиво. — Сами подумайте: есть указания на то, что вы там были, вы это отрицаете… Это странно, согласитесь сами.
— Как — кто? — На Алешином лице отразилось непритворное удивление. — Дерюгин, конечно!
Они уставились друг на друга и некоторое время сидели молча, пытаясь сообразить, что к чему.
— Почему? — выговорил наконец Мышкин. — Почему вы так уверены?
— Не пойму я, — тоскливо пробормотал Алеша. — Вы что, серьезно спрашиваете? Да потому, что он от ревности с ума сходил! Я ему тогда сказал: «Вы думаете, она после этого к вам вернется?» — и попал в точку. Нечаянно. Он понял, что меня убивать смысла нет. А оставить все, как есть, тоже не мог. И убил ее. Это же… просто. У вас что, доказательств против него не хватает или вы… его боитесь?
И снова померещилось Мышкину что-то смутно знакомое…
— Доказательств не хватает… — пробормотал он. — А ваши аргументы — это, знаете, все же не доказательства. Мог и другой кто-нибудь быть.
Алеша открыл рот, собираясь что-то сказать, но ничего не сказал и только махнул рукой.
На протяжении всего этого разговора Мышкина подмывало задать один совершенно неуместный и бестактный вопрос. Ему хотелось спросить: как это вышло, что вы променяли одну на другую? В этом вопросе не было ни малейшего укора, никакого подтекста, никакого «как вы могли!». Тут было совсем другое. Ему хотелось проверить самого себя. В общем-то он понимал этого Алешу, но сам своего выбора все-таки не сделал… А ему почему-то очень хотелось понять, какой бы это был выбор. Он сам не понимал, зачем ему это понадобилось. Вопрос не имел ни малейшего смысла хотя бы потому, что выбирать было не из кого: одной из конкуренток не было в живых, другая не имела к нему ни малейшего отношения. Конструкция была чисто умозрительная. Собственно, задачку поставила сама покойница. «Все должны любить Настасью Филипповну», — припомнилось ему. Разумеется, ничего подобного он не спросил, а вместо этого, по какой-то странной ассоциации, задал совсем другой вопрос, без видимой связи с предыдущим разговором.
— Вы ведь филолог? — для чего-то поинтересовался он.
Алеша кивнул.
— А чем вы занимаетесь, если не секрет?
Алеша явно удивился, но не стал спрашивать, какое это имеет отношение к делу, а просто ответил:
— На данном этапе — прозой девятнадцатого столетия. Русской.
— Всей сразу? — в свою очередь удивился Мышкин.
— Нет-нет. — Алеша покачал головой. — Не Толстой, не Достоевский. Даже не Гончаров и не Лесков. Литературная среда, атмосфера, писатели второго и третьего ряда. Всякое такое…
И в третий раз Мышкину что-то померещилось… На этот раз ощущение было настолько острым, что ему захотелось немедленно выгнать собеседника и сосредоточиться, пока еще оставался шанс понять, что это было. «А что мне, собственно, от него еще нужно? — как-то вяло подумал он. — Да пожалуй, все…»
— Ладно, Алексей Дмитриевич, — сказал он. — Довольно на сегодня, я думаю…
— На сегодня? — насторожился тот. — Меня… еще вызовут?
— Точно не знаю, — честно признался Мышкин. — Скорее всего да.