Жилец. Смерть играет
Шрифт:
«Опять этот таинственный старец! — сказал самому себе Роуч. — Интересно, что он сделал со своим дружком?»
А продолжив путь, подумал, что никогда прежде не видел, чтобы мистер Джеймс ходил так быстро.
Через пару минут он стоял в бесконечно приятной, удушливой атмосфере перед облепленной посетителями стойкой бара.
— Ну как торговля, Джеки? — спросил его один знакомый.
— Хуже некуда, — ответил Роуч с пивной кружкой у рта. — В газетах сейчас ничего нет, кроме этой политической бодяги. А чтобы их раскупали, нужно убийство. — Он сделал долгий глоток и повторил, облизывая губы: — Убийство, кровавое убийство — вот это всегда в масть!
Глава 2
«ДВЕНАДЦАТЬ АПОСТОЛОВ»
Суббота, 14 ноября
«Лондон энд империал эстейтс компани ЛТД» и ее одиннадцать дочерних компаний, известных на фондовой бирже как «Двенадцать апостолов», занимали величественные офисы в Лотбери — в общей сложности восемь этажей, с помпезным фасадом из белого известняка снаружи и вощеными дубовыми панелями внутри. Вестибюль был украшен колоннами из полированного мрамора и охранялся самым дюжим и смышленым швейцаром во всем лондонском Сити, На верхних этажах в больших, хорошо проветриваемых комнатах в служебные часы размещались полчища машинисток, клерков и рассыльных. В не таких обширных, но более роскошных апартаментах — их начальство: менеджеры, счетоводы и главы отделов, которые вели свои таинственные и, вероятно, прибыльные дела. Но для человека с улицы, а особенно для инвестора или биржевого дельца из Сити все это великолепие персонифицировалось в одном человеке — Лайонеле Баллантайне.
Баллантайн был одной из тех колоритных фигур, появлявшихся время от времени в финансовом мире Лондона, чья деятельность оживляла обычно серую коммерческую рутину. Он был, в общепринятом смысле этого слова, одним из наиболее известных людей в Сити. То есть по газетам широкая общественность знала, как он выглядит, каковы его загородный дом, конюшни для скаковых лошадей, яхта и стадо племенных джерсийцев, но только более узкому и более заинтересованному кругу посвященных было известно кое-что, хотя и не так много, как хотелось бы, о его финансовых интересах. Вообще-то сам по себе этот человек, пожалуй, был настолько мало известен, насколько это только возможно. У него не было близких друзей, и даже его ближайшие соратники были далеки от того, чтобы завоевать его полное доверие. Его происхождение было-туманным, и если многие люди хотели бы проникнуть за завесу, которой он предпочел его окутать, то еще больше было таких, которые довольствовались тем, что пророчествовали, с цинизмом или богохульством, относительно его будущего.
Впрочем, мир в целом принимал Баллантайна за того, кем он выглядел — за потрясающе удачливого бизнесмена. За сравнительно короткий промежуток времени он поднялся из ничего — или, по крайней мере, из очень малого — до положения поистине значимого и даже могущественного. Такая карьера всегда сопровождается немалой завистью и злословием, так что и на его долю с лихвой выпало и того и другого. Далеко не единожды поднимался неприятный шепоток насчет его методов, а в одном случае — при знаменитом банкротстве «Фэншоу банк» за четыре года до этого — кое-что и погромче шепотка. Но всякий раз слухи стихали, а Баллантайн оставался, причем еще более процветающим, чем был раньше.
Однако теперь слухи снова начинали циркулировать во многих местах, и нигде они не были такими упорными, как в маленькой приемной личного кабинета Баллантайна на последнем этаже громадного здания. Здесь дела компании вполголоса обсуждались двумя ее сотрудниками.
— Говорю тебе, Джонсон, — говорил один, — не нравится мне все это. До ежегодного общего собрания каких-то две недели, а рынок начинает лихорадить. Ты видел котировки сегодня утром?
— Рынок! — презрительно отозвался другой. — На рынке всегда психуют. Мы знавали страхи и похуже этого, разве нет? Вспомни, что случилось в двадцать девятом? Вот тогда…
— Я тебе другое скажу, — продолжал первый из собеседников, не прислушиваясь к словам, которыми его перебили, — Дюпин тоже как на иголках. Ты видел его сегодня утром? Он был весь зеленый. Говорю тебе, он что-то знает.
— А где он сейчас? — спросил Джонсон. — Там? — Он кивнул на стеклянную дверь с табличкой: «Секретарь».
— Нет. Он в кабинете старика. Сновал туда-сюда последние полчаса, как кот блохастый. Но самого старика там нет.
— Ну и что с того? Разве ему полагается быть там в субботу утром?
— Да, сегодня утром — полагается. У него назначена встреча на одиннадцать часов. Я был здесь, когда Дюпин договаривался об этом за него.
— Встреча? С кем?
— С Робинсоном, человеком из «Сазерн банк». А тот приведет с собой Пруфрока.
— Пруфрока? Юрисконсульта?
— Его самого.
Джонсон негромко присвистнул. Потом после ощутимой паузы он сказал:
— Перси, дружище, я полагаю, ты не в курсе, насчет чего они придут с ним повидаться?
— К чему это ты клонишь?
— А к тому, что если они спрашивали насчет облигационного займа Редбери и если старик Пруфрок начнет вынюхивать…
— Ну а допустим, — сказал Перси, — что так оно и будет. Ты занимался этим займом, ведь так? Так в чем там собака зарыта?
Джонсон смотрел перед собой и, казалось, прямо сквозь стену видел ухоженную виллу из красного кирпича в Илинге, заложенную и перезаложенную, но такую желанную, с двумя маленькими детьми, играющими на крошечной лужайке, и его женой, наблюдающей за ними с крыльца.
— Так что? — повторил Перси.
Джонсон повернул голову:
— Просто я подумал… Мой дружок из «Гаррисона» говорит, что там наклевывается местечко старшего клерка. Конечно, это означает потерять пятьдесят в год, но я, пожалуй, все-таки подам заявку, дружище Перси.
Два человека обменялись понимающими взглядами, и в этот момент зазвонил телефон, стоявший на столе между ними. В тот же самый миг дверь личного кабинета Баллантайна открылась, и оттуда вышел Дюпин, секретарь компании. Он снял трубку, рявкнул в нее: «Пришлите их немедленно!» — и снова исчез, за каких-то несколько секунд.
— Ты понял, что я имею в виду? — прошептал Перси. — Видал, как нервничает?
— Полагаю, это Робинсон и Пруфрок, — ответил Джонсон, поднимаясь на ноги. — Ну что же, я отправляюсь к «Гаррисону» прямо сейчас.
В кабинете Дюпин сделал глубокий вдох и распрямил свои худые плечи, как человек, готовящийся отразить нападение. Какой-то момент он постоял так, потом расслабился. Его руки, которые он усилием воли удерживал в неподвижности этот недолгий момент, начали нервически подрагивать. Дюпин дважды прошелся по комнате туда-сюда, потом остановился напротив зеркала и увидел в нем лицо, которое было бы красивым — аккуратно причесанные черные волосы, блестящие глаза-бусинки, — если бы не нездоровая желтизна щек.