Жили два друга
Шрифт:
– Знаешь что? – громко сказала блондинка. – Давай знакомиться. Я – Ильинская. А зовут меня Евгения. Можешь просто Женькой звать, не обижусь. Меня так многие здесь зовут: и раненые и здоровые. Ты артиста Игоря Ильинского знаешь?
– Ну да, – кивнула Зарема.
– Так он мне не отец и не дядя, – прыснула медсестра, – не брат и не сват, можешь успокоиться. Если бы было не так, я в этом госпитале не прозябала бы, будь уверена. Я сама по себе Ильинская. Поняла? – И она опять на весь холл бесцеремонно расхохоталась. От ее веселой болтовни у Заремы стало теплее на душе.
– А я – Магомедова. Зарема. Можешь и меня попросту Заремой звать. Или Зарой, если захочешь.
Женя Ильинская одобрительно закивала головой.
– Знаю. Ты оружейница из штурмового полка. Своего командира сюда привезла. Старшего лейтенанта Демина.
– Да, да, Женя, – обрадованно закивала головой Зарема. – А ты его видела?
– Как же. Во время операции несколько раз в палату заходила. Инструменты кипятила, бинты подавала. Он у тебя красивый.
– Кто? – машинально спросила Зарема.
– Старший лейтенант.
– Да, – согласилась Зара восторженно, – красивый. Это ты правильно подметила.
Ильинская толкнула Магомедову в бок, и голубые ее глазки стали двумя щелочками.
– А ты не боишься, что я его отобью? – вдруг спросила она. Зареме от этой бестактной на первый взгляд шутки стало весело.
– Нет, – ответила она, улыбаясь, – не боюсь.
– Почему?
– Люблю я его очень сильно.
У медсестры высоко подпрыгнули брови.
– Серьезно, – подтвердила Зарема, чем привела свою новую знакомую в страшный восторг.
– Ох, как здорово, когда у людей серьезное! – воскликнула Женя. – Серьезное – это же клятвы на верность. До гроба, рыцарские поступки, ревность. У меня никогда не было такого.
– Еще будет, – утешила Магомедова, но Ильинская отрицательно покачала кудрявой головкой.
– Нет, Зарка, не будет. Говорят, что я не создана для этого. По определению одного нашего невропатолога, я – это нечто среднее между вертихвосткой и девушкой легкого тона. Он гризеткой меня окрестил. Ты, Зарка, не знаешь, что это такое? – Она вдруг подперла пальчиками мягкий подбородок с ямочкой посередине и озадаченно спросила: – А может, это слово в медицинской энциклопедии надо поискать?
– Да нет, Женя, – рассмеялась безобидно Зарема. – Гризетка – это игривая, непостоянная женщина.
– Неужели? – вскричала медсестра. – Ну, это еще куда ни шло. Я и на самом деле и непостоянная, и игривая. Ты знаешь, Зарочка, – продолжала она доверительно, – я дважды чуть было замуж не выскочила. Честное слово! Сначала меня военторговец один обхаживал. В капитанском звании, все чин по чину. Лет ему за тридцать пять было. Семья? Семью в эвакуации, говорит, потерял. Да мне-то до этого какое дело! Я бы, может, за этого военторговца и вышла, да характером не сошлись.
Понимаешь, когда мы уже освобождали польскую землю и двигались на запад, принес он мне однажды чемодан и попросил спрятать. Я спросила, что там такое, а он в ответ: «Дурочка, – говорит. – Там одни только фотообъективы, и каждый из них рублей по пятьсот в России будет стоить». Имей в виду, так и сказал «в России», будто она ему царская, а не Советский Союз, и потом продолжал: «Да ты знаешь, что за эти объективы я тебя в такие крепдешины и крепжоржеты разодену, что сама королева бельгийская лопнет от зависти. Но пока об этом молчок». Ну что тебе дальше рассказывать. Тошно мне от всего этого стало. Люди кровь свою до капельки за победу отдают, а он объективами крадеными спекулировать вздумал. Короче говоря, вышвырнула и чемодан с объективами, и владельца его заодно.
– А второй раз как? – полюбопытствовала Магомедова.
У Жени Ильинской смешинки погасли в голубых глазенках, и она сделалась серьезной.
– Второй раз погрустнее дело вышло. Танкиста тяжело раненного мы тут всем госпиталем на ноги поставили. Андреем звали. Сам с Волги. Песенник. «Жигули» как затянет, со всех палат к его койке бегут. Обещал после войны по-настоящему засватать, но не вышло.
– Забыл? – неуверенно спросила Магомедова.
Девушка отрицательно покачала головой.
– В танке сгорел.
– А-а, – протянула Зарема, и в холле стало тихо.
Неизвестно, чем бы закончилась эта сцена, если бы маятник древних часов не отстукал одиннадцать. Медсестра испуганно подскочила.
– Маменька моя, уже так поздно? – Она в упор посмотрела на Зарему, коротко спросила: – Жрать хочешь?
– Да я… – уклончиво начала было Магомедова, но девушка ее решительно прервала:
– А если без всяких «да я…»?
– Хочу.
– Так бы и говорила. Женьке Ильинской врать нельзя. Она все мысли и желания на лице читает. Что же мы будем делать? Ужин давно уже закончился, но я на кухню сбегаю, чего-нибудь тебе сцапаю. Сестра-хозяйка жадная, как баба-яга. Да ладно, все равно у нее в загашниках пороюсь. Ты отсюда никуда не уходи. Спать тоже будешь у меня.
Минут через десять она возвратилась с объемистым свертком в руках и, как заговорщик, подмигнула Магомедовой.
– Считай, что тебе повезло. Тут и котлеты, и сало. А чаи с печеньем я тебе дома организую. Идет?
– Идет, – ответила растроганная Зарема.
Женя Ильинская жила в тесной сыроватой комнатке маленького госпитального флигелька с единственным подслеповатым окошком, выходящим в лес. Из-под аккуратно застеленной койки торчал угол фибрового чемодана, вмещавшего все ее нехитрое девичье имущество. Над серым ковриком-гобеленом с мирно пасущимися оленями были развешаны фотографии знаменитых актеров и актрис. Грустно улыбался Чарли Чаплин, поднявший тросточку над своим неизменным черным цилиндром.
Щедро декольтированная Мери Пикфорд обольстительно щурилась. Целился из пистолета какой-то красавец из иностранного кинобоевика. А сверху на всех на них грустно смотрел мятежный поручик Лермонтов.
– Люблю его, – сказала Женька, перехватив удивленный взгляд Магомедовой. – Больше всех поэтов и писателей люблю. Больше Толстого, Пушкина, Тургенева. Больше любого Байрона. Не веришь? Тогда послушай. – Она сложила белые кулачки на груди и, не дожидаясь согласия Магомедовой, продекламировала целую главу из «Мцыри». Зарема не верила своим ушам.