Жили два друга
Шрифт:
– Надеюсь не из уголовной хроники, – развеселилась она.
Ночью ему приснился сон. Будто садятся они с Пчелинцевым в самолет и Леня, прежде чем скрыться в своей кабине воздушного стрелка, укоризненно качает головой.
– А все же это не по-честному, командир. Повесть написал я, а вышла она под твоей фамилией. Как же это, командир, а?
– Но ведь это же ради Заремы, Леонид. Ради нее, понимаешь! – пытается крикнуть Демин и не может.
Как-то по-особенному громко ревет мотор ИЛа, и слов нельзя разобрать. Он лишь видит, как шевелятся губы Леонида. Тогда он решает: взлетим и будем продолжать разговор по СПУ. Он трогает ручку управления, но самолет стоит на месте и гудит – громко,
– Не то делаешь, командир, – говорит он грустно.
А винт самолета молотит воздух, и очень трудно вслушиваться в речь Пчелинцева.
– Ты про что? – старается перекричать гул мотора Демин. – Про черную тетрадь?
– А ты будто не догадываешься, – горько отвечает Пчелинцев.
– Но ведь это же ради Зары, – повторяет Николай. – И потом, ты сам завещал мне дописать свою повесть, довести ее до конца.
– А ты довел?
– Сделал все, что мог, Леня.
– А почему же не поставил тогда на титульном листе две подписи?
Винт начинает вращаться все медленнее и медленнее, и глаза у Демина становятся растерянными.
– Не знаю. Но это уже сделано, и пока что-либо изменить я не в силах. Повесть уже ушла в набор, а я объявлен ее автором.
– Значит, ты автор чужого произведения, к которому дописал всего тридцать страниц?
– Плохих тридцать страниц, – сознается Демин и видит, как горькая усмешка корежит лицо Пчелинцева.
– Эх, Коля, а я-то думал…
– Что ты думал, Леня?
– …что ты выше собственного тщеславия. – Лицо Пчелинцева вдруг задрожало и, колебаясь, стало тускнеть. Какие-то невидимые волны размывали его. Мотор ИЛа смолк, и фигура воздушного стрелка стала быстро отдаляться, пока не исчезла совсем. Демин пытался Пчелинцеву что-то сказать, но не мог и тотчас же проснулся в холодном поту. Подогнув под себя ноги, вялыми руками обхватив колени, долго сидел в кровати, не в силах преодолеть страшную разбитость. И впервые полоснула по его мозгу, по сердцу мысль: ты, Николай Демин, – вор. Ты обворовал своего погибшего друга, выдал им написанную книгу за свою. Как поднялся у тебя язык сказать, что ты автор. Но ведь Зарема была почти при смерти и ее надо было спасать – и ради этого… Что ради этого? – свирепо перебивает оп себя. – Ради этого ты забыл человеческий стыд и достоинство! Но я же дописал к его повести конец, – шевельнулся в нем не очень уверенный обозленно-настойчивый голос. – Пусть он не идет в сравнение с теми страницами, которые написал ты, Леонид, но ведь я же выполнил твое завещание. Помнишь, ты лежал весь в крови на зеленых брезентовых носилках и синеющими губами просил: «Коля, друг, закончи за меня книгу». И вдруг в его ушах, как укор, прозвучал совершенно отчетливо такой незабытый голос Пчелинцева: «Да, но я не просил тебя выпускать ее под своим именем». – «А Зара! – возразил всему наперекор Демин. – Если бы ты видел, Леня, как она страдает. Огонек сорокоградусной температуры на ее щеках, горячечные черные глаза, теряющие память. Она перестает временами узнавать окружающих, а ты пытаешь меня плоскими рассуждениями о чести фронтовика.
Пойми, что нужен мне этот гонорар не для личной славы, а чтобы спасти ее. Сейчас пенициллин сделал свое дело, доктора говорят кризис миновал.
Демин глубоко вздохнул и шепотом самому себе повторил:
«И все же ты – вор! Еще там, у седенькой машинистки Фаины Израилевны, ты был должен поставить на первой странице его фамилию и где-то меленько свою, а ты этого не сделал. Потом в редакции «Восхода» ты бы мог спокойно рассказать обо всем Сергею Кузьмичу Батурину. А ты этого не сделал. Почему? Потому что присвоил себе чужой труд, украл чужую славу, опозорил себя ради денег. Эх, не зря, видно, говорил погибший твой командир полковник Заворыгин: «Кого ты наказываешь, Демин, своим эгоизмом. Себя в первую очередь.
Славу ты слишком любишь, Демин, рвешься к ней через все препоны. Ой, смотри, как бы тебе не заплакать в один прекрасный день красными слезами…» Вот и пришел этот день. Но ведь пока еще не поздно. Можно пойти и во всем признаться. И на переплете книги появятся две фамилии. Или, скорее всего, одна, а внизу сноска, что последние три главы написаны им, Деминым. Никто же с него не потребует назад выплаченного аванса. Тем более, половину его он честно перевел Лениной матери в далекую нижневолжскую Рожновку.
Нет, еще есть возможность сохранить свою честь. Надо немедленно пойти в редакцию и поставить все точки над «и». Он стал не очень поспешно и решительно одеваться. Вялый и разбитый, подошел к зеркалу, увидел синяки под глазами, мрачно расчесал вихры. Он забыл с вечера завести часы. Стрелки застыли на трех, а сейчас, судя по всему, было не меньше восьми утра. Он включил радио, и вдруг последняя фраза диктора ударила наотмашь в лицо.
– …Мы передавали главу из повести молодого писателя военного летчика Николая Демина «Ветер от винта» Читала заслуженная артистка республики Лихачева.
С этой повестью вы можете познакомиться в очередном номере нашего литературно-художественного журнала «Восход». Отрывки из нее с сегодняшнего дня начинают публиковаться в областной газете.
Демин немедленно побежал к газетному киоску и вернулся назад с еще более потускневшим лицом. Текст Лени Пчелинцева был огромным подвалом напечатан на третьей странице свежего номера. Все пути к отступлению были отрезаны. Как же теперь он скажет, что повесть написана не им – ведь это же какой огромный скандал. И тут его ослепила неожиданная мысль. «Черт побери! – подумал Демин. – Да ведь это же попросту ошеломляюще, что мою фамилию такими большими буквами! Кто бы мог подумать, Колька Демин – и вдруг назван писателем. Да ведь я и на самом деле написал последние страницы. Вот бы в нашей Касьяновке были живы мама, Вера, дядя Тихон, Павел Артамонович Долин. Как бы они возрадовались. А если еще вся полностью будет в журнале опубликована эта книга «Ветер от винта»! Он не успел подумать все до конца, оценить все «за» и «против», когда за окном послышались очень знакомые голоса.
– Черт побери, вы только посмотрите, Виталий Федорович, в какой дыре обитает наш друг. А где же основной принцип нашего времени: каждому по его труду. Пора бы нам о нем позаботиться. И куда только смотрят городские власти?
– Городские власти, Сергей Кузьмич, еще не знают, что родился новый большой художник, – раздался в ответ второй знакомый голос.
Демин даже не успел натянуть тапочки на босу ногу.
В тесную его комнату со свертками в руках вошли Батурин и Оленин. Старик проницательными глазами скользнул по его фигуре, остановился на растопыренных бриджах и босых ногах.
– Да, вид у вас отнюдь не парадный. Ну, да ладно.
Первым делом докладывайте, как себя чувствует наша таинственная незнакомка, а ваша жена Фатьма Амиранова.
– Спасибо. Лучше, – повеселевшим голосом ответил Демин. – Температуру сбили, и она пошла на поправку.
– Очень мило, – вздохнул облегченно Батурин. – Ну, а сейчас по поводу вашего успеха мы с Виталием Федоровичем даем небольшой банкетик в вашу честь.
– Так рано? – вырвалось у Демина.
Батурин и Оленин расхохотались.
– Привыкайте, – заметил Батурин, – кто-то из классиков, а может, и не классиков, вымолвил историческую фразу: литература никогда не делалась без водки. А время не уточнил. Вот мы и прибыли на заре рабочего дня, так сказать.
– Но ведь это я должен устраивать банкет, – запротестовал было Демин, но Батурин ласково взял его за локоть и перебил:
– Ладно, ладно. Еще все впереди. Если не возражаете, то с вашего разрешения вечерком мы свезем вас в «Лиру». Там, мой друг, вам понравится.