Жили люди как всегда. Записки Феди Булкина
Шрифт:
Часто время, разделив нас годами, делает чужими, часто годы не властны бывают над прежней дружбой, и странно так: жизнь кипит, ежедневно событиями полнится, а за столько лет, бывает, в рассказ коротенький не наскребешь.
Меж старинными приятелями шел сперва неловкий, обычный для давно не видавшихся разговор, то цепляясь за прежнее, то хватаясь за новое, о политике, ценах… Наконец удержались они за общее меж живущими раздражение днем сегодняшним и по этой ниточке благополучно вернулись в минувшие дни. Так, как будто и не разделило их время… А оно меж тем
– Ты торопишься?
– Извини, это так, по привычке… – смущенно пробормотал в ответ Николай Васильевич, про себя с удивлением отмечая, что приятель его, хотя мало чем во внешности изменившийся, ведет себя как-то странно, точно за разговором о политике и прежних знакомых скрывает что-то, хочет высказать или спросить…
– Знаешь… – произнес и в самом деле Иван Петрович вдруг нерешительно. – Видишь ли, хочу спросить у тебя одну штуку…
– Что такое? Спрашивай-спрашивай…
– Ну так вот… то есть… Разве ты не знаешь, собственно… Разве никто не говорил тебе…
– Что такое? Что случилось-то?
– Дело в том… что я… так сказать… дело в том… Ведь ты, Николай, в самом деле… ты ведь видишь меня?
– Вижу, разумеется, ты о чем?
– Сам не понимаю, как случилось, что тебе не сказали… Видишь ли, дело в том, что я умер.
И всегда в прежние времена был горазд Иван Петрович на выдумки, но уж эта была так странна и не в прежних его традициях, что не по себе от нее разом сделалось Николаю Васильевичу. Лицо пошутившего выражало сильнейшее беспокойство, в нем читал Николай Васильевич отчетливо: не о шутке и не о выдумке речь. Единственным объяснением была мысль о том, что Иван Петрович… рехнулся.
– Ну ты скажешь, Иван… – промолвил он нерешительно и, не зная, как далее держать разговор, замолчал.
– Уж пять лет тому, Николай. Очень странно, что ты не знал. Я и сам бы тебе не сказал, но, видишь ли, дело в том, что… ты первый, кто меня с тех пор видит.
– Удивительно… – пролепетал Николай Васильевич и, решившись не возражать сумасшедшему, продолжал: – Потрясающе… Надо же… Но какое горе… Как же это случилось?
– Машиной сбило, и, знаешь, вот прямо здесь. – Иван Петрович указал Николаю Васильевичу на гудящий проспект. – Я оттуда сюда шел, и вон там, а она оттуда… Такие дела…
– Поразительно! То есть ужасно… ужасно… – лепетал растерянно Николай Васильевич, пятясь.
– Но ты в самом деле видишь меня?
– Разумеется… ну конечно же вижу!
– Вот что в самом деле поразительно… Понимаешь, я над этим тружусь… работаю! У меня такая теория… Так ты не торопишься? – Сумасшедший в видимом беспокойстве ухватил Николая Васильевича за рукав. – Не торопишься… Замечательно… Пройдемся немного… Я вкратце… – И потянул несчастного Николая Васильевича с собой. – Погода отличная, прогуляемся…
И они пошли вдоль потока автомобильного, от Шаболовской площади в направлении
– Моя теория в том, видишь ли, состоит, что, если не знать о человеке, что умер он, жив он будет… Потому-то и не видят живые покойников, что знание видения не дает… Боже мой… Но как это замечательно, что ты меня видишь! Ты же видишь меня?
– Вижу-вижу… – успокаивал сумасшедшего Николай Васильевич. – Но, однако, если ты прав… Это сколько ж покойников среди нас… – И Николай Васильевич, высказав это разумное соображение, ощутив свою правоту, посмотрел на Ивана Петровича с дружелюбной улыбкой, надеясь смягчить этим доводом смятенье чужого рассудка.
– Среди вас, Николай. Среди вас, – подмигнул сумасшедший.
– Ну уж ты… – пробормотал, понимая, что доводы не образумили Ивана Петровича, бедный Николай Васильевич, стараясь вырвать рукав из цепких пальцев приятеля. – Отчего же мы их не видим?..
– Да в том и дело, что видите! Видите, да не знаете, потому что в лицо не знаете!
В этот момент Николай Васильевич в первый раз задумался над сказанным ему сумасшедшим и, задумавшись, вынужден был признать, что доля истины – нет, не истины! допустимости – в этом есть. Если не знать, что умер кто-нибудь, он и жив… Но далее мысль не успела развиться…
– Кошка! – воскликнул Иван Петрович, добавляя лишь большей сумятицы в свою тревожную речь. – Кошка! Кошка… она не знает, что хозяин умер ее, и, если вернется он, так же прыгнет ему на колени, а жена на порог не пустит его… свечи ставить пойдет за упокоение… – И добавил с горечью: – Как моя…
– Кстати, как она?
– Замуж вышла…
– Да ты что?! – Фактом этим был поражен Николай Васильевич много более прежнего разговора, ибо факт сей был из реальности, и, быть может, на нем-то и умом нарушился бедный Иван Петрович.
– Так-то вот… И развода не нужно, и имущество не делить… дача, квартира – все ей отошло… а самое обидное, понимаешь… Мне кажется, она меня видела… тоже видела! Когда я вернулся…
Однако на этот раз Николай Васильевич не стерпел слушать бред сумасшедшего, потому что в прежние годы и сам питал надежды некие относительно упомянутой женщины, но она любила крепко-накрепко рядом идущего и на все надежды Николая Васильевича отвечала отказом. Чтобы утешить помутившегося рассудком приятеля, – тем более дело давнее, прошлое, – Николай Васильевич поделился с Иваном Петровичем своей давешней эскападой.
Иван же Петрович выслушал исповедь со вниманием, и к концу рассказа лицо его выражало огромное облегчение, прояснилось! В глазах сумасшедшего видны были слезы, что лишь подтверждало, что нервы его расстроены и поводом к расстройству действительно был развод.
Давно замечено: увлекательная беседа, о чем бы ни была она, стирает время с пространствами, и к моменту окончания странного этого разговора Николай Васильевич с Иваном Петровичем дошли стеною монастырскою до бульвара.
Здесь они распрощались. Николаю Васильевичу было наискосок. Иван Петрович же сказал, что ему прямо.