Жить дальше. Автобиография
Шрифт:
Дети тоже ждали снега. Но для того, чтобы выйти в такую погоду на улицу и не отморозить себе все на свете, требовалось умение. Детей одевали соответствующим образом. Помните, как изображали гуляющих малышей на картинках в старых книжках Агнии Барто или Сергея Михалкова? Такие колобки на ножках, плотно упакованные в несколько слоев одежды, с лопатками в руке копаются в сугробах? Так вот, кызыльские дети, и мы с сестрой в том числе, были одеты именно так. Платок на голову, на него шапка из кроличьего меха, полушубок, подпоясанный ремнем, чаще всего солдатским, с огромной пряжкой. Теплые штаны наподобие спортивных под названием рейтузы, под ними колготки. Шерстяные носки, на которые натягивались валенки. Полушубок из какого-то неведомого искусственного овчинного «чебурашки» (у меня, как сейчас помню, коричневый, а у сестры модный, леопардовой расцветки). Венчалось все это великолепие огромным мохеровым шарфом, колючим до слёз, который родители норовили повязать задом наперед, узлом на спине, чтобы поплотнее замотать рот и нос. Удивительно, как этот человек-комок вообще способен был передвигаться без посторонней помощи, но он тем не менее даже бегал, и довольно шустро.
Нам, привыкшим к теплым ростовским
В нашем дворе каждую зиму заливали горку. Родители под чутким руководством дворника сооружали большую снежную кучу, вырубали с одной стороны этой кучи ступени, другую сторону заливали водой, и все дети, жившие во дворе, с невероятным восторгом всю зиму с этой горки катались. И вот как-то гуляю я однажды, совершенно потеряв счет времени, катаюсь с горки и вдруг обнаруживаю, что мне трудно дышать. Ноздри при каждом вдохе смерзаются. Я не придала этому особого значения, подумаешь, ноздри, можно же ртом дышать, к тому же все кругом тоже катаются и домой не спешат. Продолжаю с упоением гулять. Через некоторое время замечаю, что моя кроличья шапка покрылась инеем. А руки в кожаных варежках, подбитых изнутри кроличьим мехом, совершенно ничего не чувствуют. Да и ноги, если честно, тоже. Случившийся в этот момент рядом со мной местный ребенок, более опытный в делах обморожения, схватил меня за руку и сказал: «Бери варежку и растирай себе нос, ты его отморозила, он белый совсем!» Правда, этот опытный ребенок не учел, что у него-то варежки вязаные и ими отлично можно растереть отмерзший нос. А вот моими кожаными это делать не надо, можно травму себе нанести. Но я потерла, конечно. Завопила от боли. Товарищи мне помогли, показали, как надо растирать нос шерстью, и сначала было больно, потом тепло, потом нос стал дышать. «Иди-ка ты домой», – посоветовали мне. И я пошла. Там меня усадили на стульчик, принесли тазик и опустили ноги в прохладную воду. Мне она показалась горячей. И вот та прохладная вода спасла мои руки и ноги, потому что разница температур была внушительной: минус сорок на улице, плюс 25 дома (в Сибири хорошо топили). Засунь я пальцы в кипяток в надежде отогреться быстрее – могла бы лишиться рук.
В Кызыле мы постепенно стали обрастать немудреным бытом. У нас появилась стиральная машинка «Волга», она была круглая, страшно гудела и иногда в процессе стирки перемещалась по квартире в произвольных направлениях. Но как бы то ни было – это была настоящая стиральная машинка, можно было больше не стирать в тазике и не замачивать вещи в ванной. А еще была газовая нагревательная колонка, которой я немножечко побаивалась. Внутри колонки гудело фиолетовое пламя, и мне казалось, что есть в этом что-то фантастическое и недоброе. Поэтому я к колонке старалась не подходить. А вот в электрической розетке я ничего недоброго не видела. И однажды решила провести эксперимент. Мой взгляд упал на шпильку, которой мама закалывала волосы, и я подумала, что шпилька и розетка – это идеальный тандем. Они должны быть вместе. Свою идею я тут же и реализовала. Разряд был небольшой, я быстро отскочила, но мама заметила мое движение возле розетки, подошла посмотреть, что там происходит, и страшно закричала. Честно говоря, я ее крика испугалась больше, чем удара током, потому что не совсем поняла, что не так. Даже обидеться решила. Зачем же шум поднимать на ровном месте из-за пустяка? Мама убежала, а потом вернулась с карандашом. Она просунула карандаш в шпильку и начала вытягивать ее из розетки. И вот только тут я поняла, из-за чего, собственно, был весь сыр-бор – заискрило так, что карандаш чуть не вспыхнул. Это было убедительно.
А еще у нас был телевизор – огромная по тем временам редкость, черно-белый, на таких тонких хлипких ножках. Вокруг телевизора, как тогда было принято, собиралась вся семья. Но просто так смотреть его нам было скучно, мы изобретали кое-что повеселее. Я, например, любила выступать в балете. Как только начиналась трансляция какого-нибудь «Лебединого озера», я принималась перед экраном повторять пируэты, которые выделывали балерины. Это, конечно, было кино. Пока я делала одно фуэте (ну мне, по крайней мере, казалось, что это оно), балерина уже оборачивалась вокруг себя 12 раз и неслась дальше, а я мысленно взывала к ней: «Подождите, не спешите, я за вами не успеваю, какие там дальше движения?» Разумеется, в тот момент я была уверена, что стану балериной. Однажды сообщила об этом папе, и он сказал: «Ни в коем случае! Это очень тяжелая профессия!» Я смотрела в экран и думала: «Да что ж там тяжелого? Вон как у них все прекрасно и волшебно: пуанты, пачки, фуэте. Что папа может вообще знать о жизни большого балета, он же не балерина?!» И все время требовала: «Отведите меня на “барелину”». Меня никто не послушал. Может, и слава богу.
А сестра, наоборот, любила петь. Однажды мама включила телевизор, и там выступали все великие певицы того времени: Людмила Зыкина, Людмила Сенчина и Галина Ненашева. И вот сестра моя стала подпевать телевизору. Мама слушала-слушала и с восторгом говорит: «Да ты ж наша Ненашева». А сестра, которая знать не знала, как зовут певицу, которой она подпевала в тот момент, вдруг расстроилась и закричала со слезами в голосе: «Нет, нет, я Вашева, Вашева!» Она решила, что мы он нее отрекаемся. До сих пор вспоминаем ей эту «Вашеву».
Вообще, Оля нас тогда нешуточным образом удивляла своими способностями, в том числе и экстрасенсорными. Однажды сидим за столом, и она вдруг ни с того ни с сего говорит: «А нам завтра посылку принесут!» Мы удивились, потому что никакой посылки ни от кого не ждали. «Конечно, – говорим, – ага. Две посылки, или даже, может быть, три!» Каково было наше удивление, когда на следующий день почтальон принес совершенно неожиданную посылку от родственников с Украины. Там была банка варенья, вкуснейшие харьковские конфеты, письмо, шмат сала, а все остальное пространство ящика было доверху засыпано семечками. Такое вот чутье у нее было.
Чем старше мы становились, тем было очевиднее, что мы с сестрой абсолютно разные. Я была вся такая романтическая, впечатлительная, а она переносила все стрессы на удивление легко. И она была гораздо смышленее меня. Помню историю, как мы делили новогодние подарки. К Новому году в нашей семье всегда очень тщательно готовились. Мама обязательно доставала елку, что сделать тогда было непросто, они с бабушкой, сменяя друг друга, стояли до ночи в очереди за этим новогодним атрибутом, им писали на руках номера, сверяли их. В общем, добыть елку было делом непростым. Игрушек было много, и старых, и более современных, тех, которые родители привезли из Германии. Но помимо игрушек, мама обязательно украшала елку орешками в золотой фольге и дорогими конфетами. И после наступления Нового года нам разрешалось каждый день срезать с веток по одной конфете. Мы с упоением ждали следующего дня, чтобы пойти и добыть очередной сладкий подарок. Но даже в этих условиях конфет остро не хватало, они были дефицитом. Однажды нам с сестрой подарили по новогоднему подарку – в прозрачной упаковке разные сладости. Они были абсолютно идентичные, в каждой по мандарину, вафли и по одинаковому количеству конфет – карамельных и шоколадных. Мы это точно знали, поскольку, едва получив подарки, сразу вывалили все это богатство на стол и четко разделили поровну, а потом унесли сокровища в уголок (каждая в свой) и спрятали. Я решила, что сначала буду есть леденцы и карамельки – что попроще, в общем, а шоколадки оставлю на потом. А Оля сразу съела весь шоколад. И на следующий день подходит ко мне и говорит: «Ира, как не стыдно, у тебя вон сколько шоколадных, а у меня ни одной!» Я была в тупике. С одной стороны, понимала, что тут что-то нечисто, ведь еще накануне шоколадных конфет у нас было поровну. А с другой – я, как старшая сестра, все время слышала одну фразу: «Ты должна делиться, Оля младше, уступи ей!» К тому же на тот момент она была абсолютно права – у нее действительно не осталось шоколадных конфет. А у меня действительно были. До сих пор помню эти свои метания по поводу шоколада. Но надо было, конечно, делиться, я все-таки была хорошо воспитана.
Пришло время мне идти в первый класс. Рядом находилась старейшая школа города, под номером 1. Отправилась я туда, как полагается, вся в бантах, с большим букетом, в сопровождении мамы, папы и сестры. Начальная школа номер один города Кызыла представляла собой старое двухэтажное здание, там не было разных изысков вроде раздевалки, в общем коридоре было прохладно, и мы приходили в одежде прямо в класс, и развешивали свои шубы и пальто на крючках, ряды которых тянулись вдоль всей классной стены. Парты были точно такими, как их изображали в детских книжках – деревянные, с откидывающимися крышками, а внутрь можно было положить пенал, букварь и тетрадку. Все школьники в обязательном порядке носили форму, мальчики – брючные костюмчики, а девочки – шерстяные коричневые платьица с белым воротничком и манжетами, и черные фартуки (по парадным случаям черный фартук заменялся белым). Вся страна выглядела одинаково, и портфели были практически одинаковыми у девочек и мальчиков – кожаные, коричневые. И ручки были одинаковые, и тетрадки. Но меня это единообразие никак не огорчало. Вообще, в школе мне сразу понравилось – и флаг, который подняли во дворе школы в честь начала учебы, и музыка, звучащая там, и новые люди кругом, и учительница.
В один из первых дней учебы в школе я обнаружила, что там существует библиотека. Я очень обрадовалась и впервые в жизни предприняла самостоятельные шаги: пошла в библиотеку и сама взяла там книжки – какие-то очень интересные, яркие и большие. А когда пришло время возвращать книги, на меня напала невероятная робость. Я попыталась перепоручить это дело маме или бабушке, но они были непреклонны – сама брала, сама и отдавай. Я шла с этими книжками и волновалась, как библиотекарша их примет. Вхожу в помещение и слышу, как она громко и грозно отчитывает кого-то из школьников, мол, и книжки испачкали, и отдаете не вовремя, как так можно! И я очень испугалась. Не придумала ничего лучше, как тихонько ретироваться из этого жуткого помещения от этой страшной женщины. Положила книжки под кустик рядом со школой, как будто так и надо, и убежала. Домой вернулась с пустыми руками, и все решили, что я молодец, вернула книги на место. И только спустя какое-то время, когда библиотекарь сообщила о просроченных книжках моей учительнице, а та осторожно поинтересовалась у мамы, когда, мол, планируете возвращать недостачу, правда открылась. Пришлось пойти в магазин, купить что-то на замену и отдать в библиотеку. Таким образом конфликт был улажен, но больше я в это страшное место не ходила никогда.
Примерно в это же время начались занятия музыкой. Папа решил, что нас с сестрой непременно надо выучить играть на инструментах, и в нашем доме появились скрипки. Не могу сказать, что я мечтала заниматься игрой на скрипке, гораздо более интересно было приобщаться к музыке, ходя с папой на его работу. Это происходило редко, все-таки маленьким детям не место на репетициях оркестра, но иногда, когда нас уж совсем некуда было деть, папа приводил нас в зал, где проходила репетиция. Шалили мы невероятно. Пока на сцене играла музыка, мы бегали по рядам концертного зала и хлопали сиденьями складных кресел. И пока скрипки, духовые и ударные инструменты звучали достаточно громко, они нивелировали шум, который мы создавали. Но стоило оркестру замолчать, дирижер сразу обращал внимание на бедлам в зрительном зале и грозно спрашивал, чьи это дети там не знают чем заняться. Папа нас успокаивал, как мог. И однажды, обессилев в неравной борьбе с шалящими дочерьми, отвел меня в одну из радиостудий. Она была похожа на библиотеку, на полках которой было множество квадратных бумажных коробочек, которые напоминали книжки. Там же стояли огромные студийные радиомагнитофоны. Папа коротко поговорил с хозяйкой этого «царства», указав ей на меня. Тетенька улыбнулась, кивнула, достала с полки коробочку, вынула из нее круглую бобину с пленкой, на которой были записаны сказки. Я как села на стул рядом с этим магнитофоном, как услышала первое «Здравствуй, дружок, хочешь, я расскажу тебе сказку?», так и застыла. И первый раз в жизни папа нашел меня ровно там, где посадил несколько часов назад. Мне открылся совершенно неведомый ранее волшебный мир. Голос рассказывал что-то, а я видела это, как наяву. Голос менялся, говорил за разных персонажей, и все они вставали перед моим внутренним взором как живые. Тогда я еще не знала, что обычная магнитофонная пленка определит всю мою дальнейшую жизнь.