Жить с Библией
Шрифт:
С согласия Бен-Гуриона я снова придвинул наши воинские посты к границе и дал им указание действовать решительно. Мирные поселенцы не располагали достаточными средствами, чтобы охранять свои поля, примыкавшие к полосе Газы. Только армии это было под силу, и независимо от того, желали ли этого Хаммершельд и Насер, израильские войска должны были стоять на границе, предотвращать проникновение террористов, защищать поселения и израильских граждан, чтобы те могли безбоязненно пахать свою землю, сеять на ней и снимать урожай.
Я хорошо знал Роя Рутберга и неоднократно встречался с ним. Несмотря на свою молодость, -- ему было двадцать два года, когда он был убит, -- он занимал ответственные должности в киббуце. К моменту арабского нападения, стоившего ему жизни, он также был командиром наших войск на этом
Родился Рой в Тель-Авиве, но в раннем детстве переехал со своими родителями в Кфар-Иехезкель, который расположен в Изреэльской долине, и здесь провел годы своего детства. В Нахал-Озе он поселился, отбыв службу в армии. Он оставил после себя вдову и грудного ребенка.
Я был потрясен его убийством. Сердце подсказывало мне, что он, как и большинство израильтян, не сознавал в полной мере опасностей, угрожавших Израилю, и жестоких последствий арабской ненависти.
Нахал-Оз был ближайшим от Газы израильским поселением. Поля киббуца отделяла от арабских земель борозда, проведенная тракторным плугом. Инспектируя наши части в Негеве, я подходил к этой пограничной борозде, чтобы посмотреть, что творится по ту сторону границы. На окраинах города Газа были воздвигнуты лагеря беженцев. Жили в них семьи палестинских арабов, которые бежали из своих деревень во время Войны за Независимость. Через линзы полевого бинокля эти лагеря выглядели как муравейники, узкие улочки были запружены людьми, в особенности в полуденные часы, когда дети возвращались из школы домой. Многотысячные толпы подростков -- мальчиков в синей форме и девочек в черной -- напоминали вздувшуюся реку, впадающую в улочки и поглощаемую трущобами. Даже на полях негде было яблоку упасть. Каждый клочок земли возделывался и орошался. Воду черпали ведрами из колодцев и растили овощи на каждой свободной грядке. Они косили хлеб на корню серпом и подбирали каждый колосок, выпавший из снопа.
350 тысяч этих людей жили в Газе и ее пригородах, некогда 'стране филистимской' -- узкой полоске земли, зажатой между Средиземным морем и государством Израиль.
Все предложения Израиля переселить их в другие страны и поставить на ноги отклонялись арабскими руководителями. Они верили, что арабы возобновят войну против Израиля, что арабские армии разгромят нашу армию, что государство Израиль будет стерто с лица земли, что беженцы вернутся в свои деревни.
У открытой могилы Роя я сказал:
'Вчера утром был убит Рой. Убаюканный тишиной весеннего утра, он не обратил внимания на людей, стоявших на пограничной борозде и умышлявших против него. Не будем в этот день возлагать вину на убийц. Стоит ли судить ненависть, которую питает к нам Газа? Это ненависть людей, которые в течение восьми лет живут в лагерях беженцев и видят, как мы обращаем в свою собственность землю и деревни, где жили они и их предки.
Не с арабов, а с нас самих взыщется кровь Роя. Как посмели мы сами не взглянуть в лицо своей судьбе, не постигнуть предначертанного нашему поколению во всей его жестокости? Мы забыли, что эта молодежная группа, которая поселилась в Нахал-Озе, несет на своих плечах, подобно Самсону, тяжелые 'Врата Газы' и что за этими вратами теснятся сотни тысяч одержимых ненавистью людей, людей, которые молятся о том, чтобы мы ослабели и они могли разорвать нас на куски. Мы и в самом деле забыли об этом? Мы несомненно знаем, что для того, чтобы отнять у врага надежду погубить нас, мы должны быть вооружены и быть наготове днем и ночью. Мы -- поколение поселенцев, и без каски и пушки не можем посадить дерево и поставить дом. Не будет жизни для наших детей, если мы не выроем убежищ, и без забора колючей проволоки и пулемета мы не сможем проложить дорогу и пробурить колодец. Миллионы евреев, которые были безжалостно истреблены, потому что у них не было родины, взирают на нас из пепла, -- единственного, что осталось от них, -- из пепла истории Израиля, и повелевают нам осесть на земле и восстановить страну для нашего народа.
Но по ту сторону границы вздымается море ненависти и жажды мести. Они ждут того дня, когда самодовольство притупит нашу готовность к отпору, того дня, когда мы подчинимся назойливому домогательству послов лицемерия, зовущих нас сложить оружие. Кровь Роя вопиет к нам из его растерзанного тела. Как бы мы ни клялись, что наша кровь не будет пролита напрасно, вчера мы снова дали завлечь себя в ловушку, прислушались к речам этих послов и поверили им. Сегодня мы должны дать себе отчет в том, что произошло. Давайте взглянем в лицо ненависти, заполняющей души сотен тысяч арабов, в окружении которых мы живем и которые ждут-не дождутся дня, когда их руки смогут дотянуться до нас и пролить нашу кровь. Не будем отводить глаз от этого видения, дабы не ослабить силы наших мышц. Таков неумолимый закон, навязанный нашему поколению: быть во всеоружии и всегда наготове, сильными и твердыми. Если меч выскользнет из наших рук -- оборвется наша жизнь.
Рой Рутберг -- худощавый, белокурый юноша, покинул Тель-Авив, чтобы возвести свой дом, словно крепостной вал, у ворот Газы. Его глаза ослепил свет, льющийся из его собственного сердца, и он не заметил вспышки смертоносной молнии. Страстное стремление к миру притупило его слух, и он не услышал рокового выстрела из засады. Таким был Рой. Увы! Врата Газы оказались слишком тяжелыми для его плеч, и под их тяжестью он пал'.
Через несколько дней после смерти Роя я встретил поэта Натана Альтермана. Я направлялся к Бен-Гуриону, а он шел от него. Не знаю, о чем они беседовали, но со мной Альтерман говорил об убийстве Роя. Он спросил, каким человеком был Рой, и я рассказал то, что знал. Затем он спросил о положении на границе в районе Газы. Я сказал, что, по моему мнению, без решительных ответных акций и усиленных мер по охране границы спокойствия не будет.
Альтерман интересовался настроением наших людей, живущих в пограничных поселениях. 'Допустим, -- сказал он, -- мы не сможем предотвратить акты террора. Тогда вопрос сведется не к тому, прекратят ли арабы убивать, а сможем ли мы выдержать это'. И добавил: 'Вы знаете, что в жизни народа, как и в жизни отдельного человека, пролитая кровь может привести к обратным последствиям, чем те, на которые рассчитывали убийцы. Оборонительные войны крепят связь со страной, с землей, пропитанной кровью павших. Убийство Роя должно укрепить волю его товарищей из Нахал-Оза остаться и выстоять'. Хотя речь его не лилась свободно -- он немного заикался, -- не была уснащена поэтическими образами, она звучала как прорицание пророка. Он и был пророком, живущим среди нас, который вел себя, как мы, но взор его проникал до сокровеннейшего в душе человека и провидел судьбу нации.
В моих глазах Альтерман был значительнейшим поэтом нашего поколения. Не только как лирический поэт он выше любого писателя или поэта современного Израиля. Его не с кем было сравнить и тогда, когда он выражал свое мнение по поводу наших национальных проблем. Его стихи о мытарствах еврейских детей в период Катастрофы, об остатках европейского еврейства, пытающихся прорваться через британскую блокаду, чтобы добраться до Палестины, о юных бойцах Войны за Независимость были непревзойденными шедеврами. Молодое поколение израильтян припало к его поэзии как к незамутненному источнику и черпало в ней веру. Смерть в бою Альтерман трактовал в своих стихах как неизбежный момент в борьбе за наше национальное возрождение, как еще одну кладку кирпичей в восстановлении нашего национального очага.
Через год после смерти Роя вышел в свет новый сборник стихов Альтермана 'Город плача'. В нем было стихотворение 'После битвы'. Я читал его, у меня было такое ощущение, что мы с Альтерманом продолжаем беседу, которую вели после убийства Роя. Я перечитал стихотворение поздно ночью, лежа в постели. Предо мной снова стоял, опираясь об ограду канцелярии Бен-Гуриона, Альтерман. Я читал о гонце, скачущем во весь опор к матери Саула, чтобы сообщить ей о смерти сына. А слышал цоканье копыт коня Роя, возвращающегося без седока и возвещающего о его смерти его отсутствием. Я читал о царе Сауле, который бросился на свой меч 'на родной земле', и о том, что народ, однажды побежденный на своей земле, 'восстанет семикратно более сильным', а слышал слова Альтермана о Рое, чья кровь напоила землю Нахал-Оза.