Житие Федора Абрамова
Шрифт:
Но, разумеется, как и положено было в Верколе, на праздники Степанида Павловна ходила в церковь.
И детей водила. Во всяком случае, рассказывая в 1974 году о встречах с Борисом Шергиным, Федор Абрамов неожиданно вспомнит: «Как светло было у меня на душе, когда вышли. Как в детстве, когда выходил из церкви в Пасху. И по-иному выглядело все на улице. Пахло весной. И люди все хорошие» [11] .
Уже в конце жизни, 11 апреля 1983 года, набрасывая заметки, озаглавленные «Из жития Федора Стратилата», Федор Абрамов запишет, словно бы перебирая в памяти давние картины:
11
Там же. С. 370.
И хотя, кажется, только посещением церкви на праздники и ограничивались материнские заботы о воцерковлении Федора, но результат был несомненным.
«Федя был лакомка, – вспоминала сестра писателя Мария Александровна Абрамова. – Любил, что повкуснее. И в отсутствие мамы любил что-либо съесть: сахар взять своей рукой, сметаны полизать, пенку снять с топленого масла, когда только из печи вынуто.
Мать узнает и нас обоих допрашивает. Мы не сознаемся. Тогда она берет нас на хитрость. Поставит обоих на лавку и скажет: «Смотрите на иконы. Тот, кто виноват, тот глаз не подымет на иконы. Ибо если подымет, то Бог сразу камнем стукнет и убьет».
И тут сразу все станет ясно…
Я глаза выпучу на иконы, а Феденька весь съежится и голову опускает. Смешно, а тогда не было смешно. Мы верили, что Бог может убить» [12] .
Выросшему без отца Федору Абрамову вдоволь довелось вкусить и крестьянской науки.
«Что помню я из детства? – задает он вопрос в заметках «Из жития Федора Стратилата», и тут же начинает перечислять: – Сельскохозяйственные работы доколхозной поры: сенокос, молотьбу, уборку репы, копку картошки, пастьбу коров, вывод коня (Карька) на водопой»…
12
Цит. по: Золотусский И. Федор Абрамов. М.: Советская Россия, 1986. С. 15–16.
Уже будучи знаменитым писателем, с гордостью вспоминал Федор Абрамов, что ему было всего шесть лет, когда он научился косить.
Гордость эта объяснима.
Сенокос в Пинежье – не просто важная страда, обеспечивающая в итоге выживание местных жителей. Сенокос здесь – все, или почти все…
На сенокосе мечтают умереть многие герои рассказов Федора Абрамова. И заслужить эту смерть может только очень хороший человек, как, например, Кузьма Иванович из «Травы муравы»:
«Однажды утром Кузьма Иванович попросил:
– Вывезите меня сегодня на пожню. Я сегодня помирать буду.
– Папа…
– Везите.
Не привыкшие возражать отцу дети запрягли лошадь, уложили отца на телегу – сидеть он уже не мог.
На покосе Кузьма Иванович сказал:
– Снимите меня с телеги да положите на угорышек – чтобы я реку, и вас и весь свет белый видел.
Положили.
– А теперь идите. Возьмите грабли да работайте и пойте.
– Папа, но как же тебя одного оставить?
– Делайте, как я сказал.
Дети послушались. Взяли грабли, рассыпались по лугу и начали загребать сено. И петь любимую песню отца:
Хожу я по травке, хожу по муравке.Мне по этой травке ходить не находиться,Гулять не нагуляться…Через час, когда работающие сделали перекур и подошли к старику, он был мертв» [13] .
Впрочем, что говорить о смерти на пожне, если в прозе Федора Абрамова на сенокос даже с того света отпускают…
«Который уже раз снится все один и тот же сон: с того света возвращается брат Михаил. Возвращается в страду, чтобы помочь своим и колхозу с заготовкой сена.
13
Абрамов Ф. Собр. соч. Т. 4. С. 362.
Это невероятно, невероятно даже во сне, и я даже во сне удивляюсь:
– Да как же тебя отпустили? Ведь оттуда, как земля стоит, еще никто не возвращался.
– Худо просят. А ежели хорошенько попросить, отпустят.
И я верю брату. У него был особый дар на ласковое слово. Да и сено для него, мученика послевоенного лихолетья, было – все. Ведь он и умер-то оттого, что, вернувшись по весне из больницы, отправился трушничать, то есть собирать по оттаявшим дорогам сенную труху, и простудился» [14] .
14
Абрамов Ф. Светлые люди. С. 311.
Сон этот интересен и тем, что Михаил, возвращающийся с того света на сенокос, становится как бы перевернутым отражением праведного отрока Артемия, восходящего с поля прямо на небеса…
Точно так же и появление на сенокосе шестилетнего Федора Абрамова в качестве полноправного косца тоже несет на себе отблеск веркольского чуда…
Только в 1928 году, через год после того, как он научился косить, пошел Федор Абрамов в Веркольскую единую трудовую школу I ступени…
В классах стояли четырехместные парты, а за окнами открывалось полукружье леса, желтый береговой песок, и полоска Пинеги, покрытая светло-зелеными пятнами ряби.
Летом белела на полях созревающая рожь, порою мелькало в ней красное платье, белый платок, а зимою заносило снегами пространство и оно сжималось, соединяя берега реки…
Не хватало учебников и тетрадей, но Федор Абрамов учился в школе хорошо.
Хотя табелей и не сохранилось, мы располагаем другими существенными свидетельствами, позволяющими говорить, что Федор Абрамов был не только весьма способным мальчиком, но вкладывал в учебу еще и недетскую крестьянскую серьезность.
В архиве Веркольского литературно-мемориального музея хранится папка, озаглавленная «Дело комиссии содействия Всеобучу при Веркольском сельском совете».
Начато дело 25 сентября 1930 года…
В папке – протоколы заседаний комиссий, обсуждавших выделение средств на горячие завтраки для школьников, обеспечение обувью и одеждой остро нуждающихся детей бедняков, а так же районный план по ликвидации неграмотности.
А вот протокол, озаглавленный в духе того времени: «О составлении списков по группам с классовым расслоением»…