Жития новомучеников и исповедников российских ХХ века
Шрифт:
— Это я отрицаю. Контрреволюционной клеветы я не распространял.
Во время допроса Байбус, желая уязвить священника, заявил, что даже жена священника считает его помешанным на религиозной почве и вскоре пришлет ему развод. «Но не беспокойтесь, святым вас не сделаем», — зло сказал он.
16 мая 1936 года отец Николай подал заявление прокурору по надзору за органами НКВД с объявлением, что он начинает бессрочную голодовку до освобождения.
20 мая 1936 года следствие было закончено и следователь, вызвав отца Николая на допрос, спросил, желает ли он чем дополнить следствие, на что тот сказал, что не желает, и подал следователю заявление, в котором писал, что просит считать его голодовку не протестом против советской власти, а средством для обретения внутреннего
В тот же день администрация тюрьмы, пригласив известных профессоров, освидетельствовала священника на предмет его психического здоровья и дала заключение, что душевным заболеванием отец Николай не страдает, а в его поступках проявляется его личный характер и фанатичная вера. Начальник секретного политического отдела НКВД Тимофеев в свою очередь пообещал священнику, что лагерь ему заменят ссылкой.
21 мая 1936 года Особое Совещание при НКВД приговорило отца Николая к пяти годам заключения в исправительнотрудовой лагерь.
29 июня 1936 года он был доставлен в Ухтпечлаг в город Чибью, а затем на лагпункт Шор. 1 декабря 1936 года отец Николай вновь объявил голодовку, требуя заменить лагерь тюремной одиночкой или ссылкой. 9 декабря начальник лагпунта отправил своему начальству сообщение, что священник, «находясь за неимением отдельного помещения для его изоляции среди массы этапников в общем бараке, своими выступлениями и проповедованием явно антисоветских идей разлагающе действует на массу.
На основании сего приму срочное распоряжение об изоляции его, так как дальнейшее содержание на лагпункте Шор крайне нежелательно и невозможно».
17 декабря отец Николай был освидетельствован врачами, состояние его здоровья было найдено крайне тяжелым, и он был помещен в лазарет.
21 января 1937 года священник отправил заявление, адресованное через наркома НКВД Ежова начальнику секретного политического отдела НКВД Тимофееву. В нем он писал: «Сегодня 260 дней моего третьего заключения (с 27.4.36 г. по 21.1.37 г.). Сегодня 130 дней моей голодовки с 16 мая 1936 года… Причины в Вас и в Байбусе…
Байбус так поставил вопрос, что совершение литургии мной на дому есть государственное преступление. Не изменяя клятве священства и Деснице Всевышнего до смерти, не могу согласиться, что литургия в какой бы то ни было обстановке может быть преступлением.
Не соглашусь с Байбусом, что я должен домашнюю молитву регистрировать у гражданской власти после отделения Церкви от государства. Я законный священник, избранный народом, в этой области подчиняюсь только признаваемому мной Епископу.
Грубо нарушены принципы веротерпимости и законы отделения Церкви от государства. Здоровьем и жизнью, мукой крайней вынужден в революционной среде защищать неприкосновенность убеждений».
Заявление было «оставлено без удовлетворения», и 4 февраля 1937 года протоиерей Николай направил еще одно письмо на имя Ежова, прося заменить заключение в лагере на тюремную одиночку, но и оно осталось без последствий.
Однако отец Николай продолжал требовать если и не освободить его, то по крайней мере поместить в тюремную одиночку, и прокурор под обещание снять голодовку заявил, что требование священника будет выполнено, и 15 июля 1937 года тот снял голодовку.
Состояние здоровья отца Николая было столь тяжелое после длительного голодания, что врачи оставили его в стационаре. С этого времени последовал целый ряд доносов в оперативную часть лагеря от начальника учетно–распределительной части Читадзе, бывшего члена партии, осужденного на десять лет заключения за воровство, которому сотрудник лагерной учетно–распределительной части, также из заключенных, сообщил, что он оказался в лазарете вместе со священником и тот лежал в лазарете как голодающий, а на самом деле не голодал (в это время тот действительно прекратил голодовку). Впоследствии он об отце Николае показал: «В период моего нахождения в лазарете проводилась кампания по зачету рабочих дней заключенным, и больные, сидя возле помещения лазарета, беседовали по этому вопросу. Проходивший в это время заключенный Кобранов, обратившись к заключенным, сказал:«Вы что здесь греетесь на солнышке, идите, там в клубе большевики временем торгуют». Перед принятием пищи заключенный Кобранов демонстративно крестился, а по утрам, становясь в угол, молился. На себе он носил крест. В лазарете он пользовался большим вниманием со стороны администрации…»
23 июля 1937 года начальник 3–й части 3–го отделения распорядился, чтобы отец Николай был переведен из лазарета на общие работы, о чем было уведомлено начальство лазарета 1–го промысла, в котором находился священник. Заведующий лазаретом ответил, что этого сделать нельзя, так как состояние здоровья Николая Кобранова после длительной голодовки очень тяжелое.
16 августа отец Николай был выписан из лазарета на общие работы, а 27–го заключен под стражу в следственный изолятор и ему было предъявлено обвинение в проведении антисоветской агитации. Отец Николай заявил, что отказывается подписывать это постановление, а также и давать показания. Поскольку большую часть заключения отец Николай пробыл в лазарете, то с начальника лазарета была спрошена характеристика на священника; он написал, что священник «лазаретному режиму подчинялся. Религиозен. По мере возможности старался соблюдать религиозные обряды (посты, молитвы)».
Так для отца Николая началось новое и последнее следствие. Во множестве были доброшены свидетели, и одни лгали, находясь в том же положении заключенных, что и священник, надеясь ложью облегчить свою участь, а другие говорили правду.
Допрошенная медсестра лазарета показала: «В отношении его состояния здоровья я как медсестра должна сказать, что он был не здоров — у него были отеки на ногах, а это свидетельствовало о расстройстве сердечной деятельности, царапины на его теле заживали очень медленно и осложнялись гнойными воспалениями. Это говорит о его болезненности как, очевидно, результате его голодовки. Об антисоветских проявлениях заключенного Кобранова я ничего не знаю и ни от кого не слышала. Знаю, что он священник».
28 августа в три часа утра протоиерея Николая вызвали для медицинского осмотра лекпом и сотрудники следственного изо–лятора; священник заявил, что медицинское освидетельствование он производить не желает, так как голодает, и с представителями 3–го отдела и медицинскими работниками разговаривать не желает.
11 сентября 1937 следователь допросил священника.
— Признаете себя виновным в предъявленном вам обвинении по статье 58, пункт 10, часть 1 УК РСФСР, которое изложено в постановлении, вторично вам объявленном и от подписи которого вы вторично отказались? — спросил его следователь.
— Виновным себя в антисоветской агитации я себя не признаю, но заявляю, что я человек собственного мировоззрения и говорю то, что я думаю. Сказать о своих суждениях — являются они антисоветскими или нет, я не могу, потому что в этом вопросе совершенно не разбираюсь.
— Что можете добавить к следствию?
— Я не переношу современной суматохи жизни, и для меня совершенно безразлично, дадут ли мне бессрочное заключение, смертный приговор, — я готов принять все, но на волю я не хочу, то есть определяю себя оторванным от настоящей жизни. Я с прибытием в Ухтпечлаг все время голодал по той причине, что в Москве начальник секретного политического отдела Тимофеев дал мне слово не направлять меня в лагерь, но, однако, я вопреки этому обещанию был направлен. Я очень признателен администрации Ухтпечлага за внимательность ко мне во время моей голодовки, которая является не протестом, а видом самообладания в чуждой обстановке. Конкретно я прошу для себя тюремного одиночного заключения, обещанного мне прокурором прокуратуры СССР Седовым, и прошу этот процесс ускорить.