Живая мишень
Шрифт:
— О господи, — прошептал он. Даже шорох шелковой ткани на ее теле сводил его с ума.
— Почему ты в пижаме, Никки? — спросила Франческа.
— Я замерз.
— Но ведь здесь так тепло.
— Сейчас будет тепло, — сказал Ник, отдергивая покрывало и предлагая ей прилечь рядом.
Женщина мягко прошла по покрытому коврами полу, сделав три или четыре маленьких шага, присела на край постели и погладила его по щеке. В синевато-фиолетовом свете маленький полумесяц шрама на его скуле казался люминесцентным.
— Очень много шрамов для доктора, милый. Это твои пациенты режут тебя, да?
Он улыбнулся и погладил ладонью туго обхваченную шелком грудь женщины.
— Я не врач, любимая, — сказал Ник. — Я физик. Доктор физических наук.
— Но ведь ты еще и шпион, правда?
— Мы оба шпионы. Только мы не можем определить пока, кто за кем шпионит. Именно поэтому наш медовый месяц будет так интересен.
— Никки, милый, эта поездка — не медовый месяц. Ми аморе, мы ведь не супруги.
— Сначала у нас будет медовый месяц. Так намного интереснее.
Франческа засмеялась, наклоняясь, чтобы поцеловать его в губы, и ее тяжелые груди мягко коснулись его груди. Это был короткий и страстный поцелуй, но когда она почувствовала его язык, то неожиданно снова села и направила пристальный взгляд в окно.
— Ты никогда не женишься на такой, как я. Но это неважно. Я люблю тебя, так или иначе. И я люблю этот старый поезд. Пусть он не идет на восток, пусть это не экспресс, не имеет значения. Тем не менее его называют Восточным экспрессом.
— Давным-давно он ходил в Белград и Стамбул. Это был самый быстрый способ добраться туда из Парижа.
— Ты знаешь все, мой дорогой доктор, — произнесла она, склонившись, чтобы поцеловать его снова. — Когда-нибудь, мой доктор-сердцеед, когда мы станем старыми и наша любовь исчезнет без следа, ты расскажешь мне тайны Вселенной?
— Я могу рассказать тебе одну из них прямо сейчас, — сказал он ей, улыбнувшись. — На самом деле любви во Вселенной гораздо больше, чем мы можем себе представить и испытать. Но это не означает, что мы не должны попробовать заполучить ее всю.
Его рука перемещалась под пеньюаром, он проводил пальцами по теплой коже между ее ног, запуская ладонь все глубже. Удивительно сильным жестом она остановила его запястье и отвела руку.
— Нет, милый, еще рано.
Он привстал, чтобы дотянуться до нее, но она отступала, смеясь.
— Нет, Никки, ты должен подождать. Я хочу видеть все те шрамы, которые ты хочешь скрыть от меня. Я хочу поцеловать каждый и узнать его тайну. Тогда мы займемся любовью.
Она расстегнула его синюю шелковую пижаму и провела руками по туго сплетенным грудным мышцам, задержав пальцы на густых вьющихся темных волосах, которые покрывали грудь. Затем ее руки пробежали вниз по тугому животу, быстро распустив шнурки на поясе, и она ловко стянула шелковые штаны с бедер до колен.
— А теперь, — сказала она, рассматривая его бледную кожу, — никаких больше тайн, Никки.
— Никаких тайн, — согласился он, когда она прижала губы к длинному шраму, который начинался от левого плеча и заканчивался чуть ниже левого соска.
— Расскажи мне о нем, — сказала она, проводя губами вдоль шрама.
— Хорошо. Это было довольно опасное ранение, должен признаться. В меня попала стрела, — сказал Ник Хичкок. — Мы играли в ковбоев и индейцев в Сент-Луи, Миссури. Тысяча девятьсот семьдесят пятый год. Мне было десять лет, когда ко мне подкрался тот храбрый апач и пустил в меня стрелу.
— А этот? — спросила она, проводя языком по упругому плоскому животу.
— Этот я сделал сам. Мы с кузиной играли в банальную детскую больничку, и она держала пари, что я не смогу вырезать свой собственный аппендикс.
— Лгунишка, — сказала она. Затем опустилась ниже. Дерзкие движения ее языка заставили Ника стонать и выгибать спину.
— А что ты расскажешь об этом шраме, на самом кончике? Какая-то неуемная старая подруга кусала моего Никки?
— Это с бойскаутских времен, — сказал Хичкок, возбужденно дыша. — Я торопился надеть форму, чтобы успеть на сбор бойскаутов, и неудачно дернул застежку-молнию. И это, любимая, абсолютная правда. Ну все, достаточно!
— Нет, милый, недостаточно. Расслабься, я должна сделать кое-что.
Ее рука исчезла между бедрами, и у него перехватило дыхание.
— У меня есть кое-что для тебя, — сказала женщина.
— Да, — проговорил он, закрывая глаза.
— Это не то, что ты думаешь, — продолжала она, и он услышал, как у нее между ног раздался металлический щелчок. Что за…
Она держала в руке маленький серебряный пружинный нож, который мерцал в фиолетовом свете.
— Я держу его в себе, Никки, как раз для таких случаев.
— Что? Это ведь просто шутка, правда? Извращенная игра?
Он хотел резко откатиться в сторону, но она все еще крепко сжимала его член в своем кулаке, и теперь ее хватка стала настолько безжалостной, что он вскрикнул от боли.
— Никки? — сказала она все тем же теплым и соблазнительным голосом.
Он ощутил холод острого лезвия у мошонки. Женские пальцы натянули кожу, сжимая яички.
— Никаких тайн, милый, — сказала она, — никаких больше тайн…
— О господи, ты и вправду сошла с ума? Что ты делаешь?
— Ты когда-нибудь видел человеческие яички? — спросила она спокойным голосом. — Они отделяются очень легко, такие блестящие и розовые. Их удерживает лишь одна тонкая белая трубка. Один надрез моего маленького ножика — вот и все, что требуется для полного счастья.
— Ты рехнулась! Остановись! Что ты хочешь? — испуганно повторял Хичкок. Его голос был наполнен страхом, и он едва сдерживался, чтобы не издать дикий вопль ужаса, подкатывающийся к горлу.
— Я ведь уже сказала тебе, Никки. Я хочу, чтобы больше не было тайн.