Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3.
Шрифт:
Не могу быть категоричным, но смею предположить, что известный приказ № 227 в своем эмоциональном наполнении был подсказан и литературой. И прежде всего высокой публицистикой Алексея Толстого. Его статья 1941 года «Москве угрожает враг» так и начиналась: «Ни шагу дальше!», а летом 1942 года, когда наши войска оставили Ростов и отступили за Дон, он требовал, чтобы каждый воин строго взыскал со своей совести: «Стой! Ни шагу назад! Стой, русский человек, врасти ногами в родную землю».
Этими же требованиями полны статьи Бориса Горбатова, Александра Довженко, Ильи Эренбурга и других писателей, словом своим вдохновлявших бойцов и командиров на подвиг. Почти совпадали их слова в обращенности к лучшему в душах современников. Но это не мешало каждому
Философичен по-прежнему был Леонид Леонов. Но в его спокойный философский слог вошла страсть, чувственная заостренность. Словно юношеский заряд нашел свое выражение в художественной зрелости мастера.
«Набатный колокол бьет на Руси. Свирепое лихо ползет по родной стране. Безмолвная пустыня остается позади него. Там кружит ворон да скулит ветер, пропахший горечью пожарищ, да шарит по развалинам многорукий иноземный вор». Так начинается очерк Леонова «Твой брат Володя Куриленко», один из наиболее ярких его очерков времени Великой Отечественной войны.
Пафос борьбы, которую ведет с врагом наш воин, рождает вдохновенное слово о Родине, народе, о людях ратного подвига, когда самый слух о них вдохновляет на подвиги все новых и новых героев. «Там, в аду несмолкающего боя, стоят они плотным строем, один к одному, как звенья на стальной кольчуге Невского Александра. Весь свет дивится ныне закалке и прочности этой брони, о которую разбиваются свирепые валы вражеского нашествия. Нет такой человеческой стали нигде на Западе. И в мире нет такой. Она изготовляется только у нас».
Одним из этих «стальных звеньев» был и отважный юный сын России, партизан Володя Куриленко. И чтобы вскрыть истоки рождения этой «стали» характера, писатель прибегает к биографии героя, которая во многом была похожа на биографии Зои Космодемьянской и Александра Матросова, Лизы Чайкиной и Юрия Смирнова, многих известных и безызвестных героев, ставших бессмертными образами величия народа.
Рассказав о короткой, но яркой жизни Володи, Леонид Леонов слагает вдохновенное слово о молодости нашей страны: «Наши юноши и девушки хотели прокладывать дороги, воздвигать заводы и театры, проникать в тайны мироздания… Они стремились обогатить и расширить великое культурное наследство, подаренное нам предками. Они мечтали о золотом веке мира… Их мечта разбилась под дубиной дикаря. Военная непогода заволокла безоблачное небо нашей Родины. В самое пекло войны была поставлена наша молодежь, и даже там не утратила гордой и прекрасной веры в Человека.
Они-то крепко знают, что в этой схватке победит правда и добро. Орлиная русская слава парит над молодежью моей страны. Какими великими оказались наши, вчера еще незаметные люди! Они возмужали за эти годы, страдания умножают мудрость. Они постигли необъятное значение этой воистину Народной войны. Они дерутся за Родину так, как никто, нигде и никогда не дрался: вспомните черную осень 1941 года!.. Они ненавидят врага ненавистью, которой можно плавить сталь, — ненавистью, когда уже не чувствуются ни боль, ни лишенья…»
Кажется, все проникнуто голой публицистикой, как и многие статьи Л. Леонова этих лет, такие, например, как «Наша Москва», «Неизвестному американскому другу», «Слава России». И в то же время даже сегодня ощущаешь живое, рвущееся из самого сердца чувство автора, которое согревает фактологию, переплавляет ее в художественное творчество. В чем тут секрет, где скрыты те невидимые сразу, но постоянно действующие родники большого чувства, которые заставляют волноваться сердца и тех, кто пришел в этот мир после войны? Собственно, в этом секрет не только леоновского очерка или его статей.
Простота перечислений анкетных данных, упоминаний о склонностях, мечте подростка или человека вообще — лишь кажущаяся. Ее индивидуальность лишь назывная, а отношение к событиям, происходящим с героем, далеко не безразличное. В самом деле, в частной судьбе Володи Куриленко человек узнавал свою судьбу, судьбу близкого себе. И это не было чисто арифметическим
А вот у Алексея Толстого, как правило, в основе каждого выступления в периодике был факт, осмысление которого поднимало этот факт до художественного открытия, как то произошло в одном из его знаменитых «Рассказов Ивана Сударева» — рассказе о русском характере.
В записных книжках Петра Павленко есть свидетельство, что основой рассказов Алексея Толстого «Русский характер» и Константина Тренева «В семье» послужила история военного летчика. Будучи корреспондентом «Красной звезды», Павленко познакомился с ним на одном из аэродромов Подмосковья. Его лицо было «пестрым по окраске кожи, как-то неоднородно окрашенным, точно сшито из лоскутков». И неестественным был его голос. Товарищи рассказали, что был он тяжело ранен. Особенно сильно пострадали лицо и горло. Сложная операция изменила и облик его, и голос до неузнаваемости. Вернувшись в полк, летчик отказался от отпуска домой, поскольку не желал нанести удар больной и старой матери. Сколько ни уговаривали его товарищи, не смогли развеять в нем страх быть не узнанным матерью. Стал поговаривать, что ищет смерти. Это тревожило и друзей и командование.
Рассказ об этом летчике глубоко взволновал Павленко. «Возвращаясь в редакцию, — вспоминал писатель, — я пришел к заключению, что не справлюсь со сложной, психологически тонкой темой этого незаурядного жизненного случая, и, докладывая о выполнении задания… заместителю редактора „Красной звезды“ полковнику Карпову, так и сказал об этом.
Несколькими днями позже историю этого летчика рассказал я Константину Андреевичу Треневу, который чрезвычайно заинтересовался темой, а полковник Карпов, не зная, что за нее берется К. А. Тренев, в свою очередь заинтересовал темой Алексея Николаевича Толстого».
Тем любопытнее, что писатели, не зная и не ведая, что работают над одним материалом, очень похоже осмыслили его художественно. Пользуясь одним источником, они рассказали о том, чего не совершалось еще в жизни с самим героем — о встрече его с родными. Помимо матери, в каждом из рассказов есть любимая. У Толстого — невеста Егора Дремова, у Тренева — жена Алексея Скворцова. Оба героя, не желая того, тем не менее оказываются в родных домах. Писатели «заставляют» их встретиться с матерями, чтобы угадать правду поведения каждого. При этом и Толстой, и Тренев использовали один и тот же сюжетный ход: герой выдает себя за другого человека, за своего однополчанина. Как то происходит в каждом из рассказов, можно узнать, прочитав их. И при этом обнаружить разность художественных доказательств придуманного, которая выдаст не только индивидуальность мастерства Толстого и Тренева, но и различие их дарований. Одухотворенные единством темы и высокой идеи, рассказы эти неравнозначны. «В семье» стал событием в творческой биографии Тренева, а «Русский характер» — явлением в отечественной литературе. И не только потому, что произведение Толстого было тоньше и художественно убедительнее. Толстому в силу природы таланта оказалась доступной эпическая глубина частного факта, на которой ощутима органическая связь судьбы человека с судьбой народной. Художнически тема была подчинена раскрытию этой связи и осмыслению сущности национального характера в трагических обстоятельствах. Все это проявлено в самом слове художника о русском характере, с которого начинается рассказ.