Живая вода
Шрифт:
Кирпиков слабо улыбнулся.
– Ей-богу. Ой хороша была! Оксане куда! У тебя Варвара красивая была? Конечно! А ведь не понимали, да, Сань? Смотрю на нынешних – такие красивые, увертистые, ноги-игрушечки, все нарядные, и какой-то же скотина коснется ее? Ведь он, подлый, – застонал Афоня, – будет доблестью считать… нет, сволочи мужики, и еще какие!
Со двора доносилось звяканье кружек и гудение толпы. Афоня зажал уши и, как молитву, стал говорить:
– Только потом мы понимаем, какая красота вырастала рядом с нами. Боже мой,
– Не сидеть! – крикнул Деляров.
– Иди ты, откуда родился. Ну форменный скот. Тьфу, сбил. – Афоня умолк, потом добавил: – В общем, обидел. Эх, дали бы мне, чтобы показали меня по телевизору, я бы сказал: Валя, немолодая ты уже, а я, Валя, все такой же дурак. И если у тебя, Валя, плохой муж, то я разойдусь со своей и приеду. Са-ань!
– Ничего, ничего, – отозвался Кирпиков. Он пошевелился. – А ничего не вернешь, Сергей.
– Ничего, да. Пока самих не коснется.
– Да, да, – оживился Кирпиков, – верно, пока не коснется. А так одно – надо беречь, надо жалеть.
– Не полагается! – закричал вдруг Деляров.
– Отскочи, вертухай, – сказал Афоня. – Заходи, Варвара Семеновна.
– Не больше минуты, – предупредил Деляров. – Передача через меня. – Он выхватил у Варвары узелок и стал его проверять.
Варвара села, подперлась рукой.
– И за что тебе такие мучения? – улыбаясь, сказал Кирпиков. – На старости лет такой срам, ой, да если бы дети увидели, леший ты, леший…
– О, о! – одобрительно сказал Афоня. – Ты его, Варвара Семеновна, вымуштровала.
Деляров, перебиравший вещи в узелке, вдруг воскликнул:
– Побег в женском платье?
– Это мои вещи, – сказала Варвара. – Я тут остаюсь.
– Не полагается.
– Уйди, придурок! – сказал Афоня.
– В такой грязи сидите, – упрекнула Варвара. – Сейчас приберу, заживем по-людски. И все-то у тебя, Кирпиков, жена плохая.
– Оксану бы мою сюда! – размечтался Афоня. – Только если и сядет моя Оксана, то не за меня, а за растрату. – Афоня покрутился по чулану, постучал в дверь и крикнул Делярову: – Ты! Смотри – баланду полностью!
Варвара стала подметать. Чтобы не поднималась пыль, Варвара сбрызнула ее из принесенной с собою четвертинки. Таким образом была израсходована последняя порция хрустальной зюкинской.
Но почему последняя? А бочки в сарае? И бочки во дворе, которые были выставлены щедрым Васей?
На них сначала набросились как исшедшие из пустыни. И все-таки был соблюден какой-то порядок, первыми пустили детей. Когда жажда была удалена (или утолена), наступило действие воды-чудесницы. Всем захотелось пи-пи. И только. А уже все нахватали в запас. Рая и Михаил так вообще возили в канистрах на
Поднялся ропот. Толпа рванулась в сарай, отшибла в сторону Васю Зюкина, освободила узников, раскурочила остальные бочки. Результат тот же самый: пи-пи, и только. Стали замечать, что фигуры возвращаются в исходную полноту, стандартное платье кому стало тесным, а кому просторным. Фотограф уныло щелкал, не заботясь ни о ракурсе, ни о композиции.
Стоящая у окна жена Зюкина поправила очки и произнесла:
– Физа, засветите пленку у этого мальчика.
– Светите сами, – ответила Физа.
Последними кадрами в пленке фотографа были: толстый Деляров и выцарапывающая ему глаза Дуся, Вася Зюкин в луже своей хрустальной, Афоня на крыльце дома в позе оратора. Если бы озвучить пленку, можно б было услышать, как Вася скулит, как Дуся… нет, Дусю не надо озвучивать: таким набором ядреных фраз она отшпандоривала Делярова, что даже Рая, послушав, сказала: „Годится“. Досталось и Рае. В переводе с Дусиного языка она примерно так стыдила дочь: „И когда только ты успела, когда только сплелась с этим…“ Рая выставилась на нее и ответила: „А ты свечку держала?“
Афоня же говорил вполне литературно нижеследующее:
– Наступил сентябрь. (Аплодисменты.) Так что пора подумать насчет картошки дров поджарить. (Смех в толпе, аплодисменты.) Так что попросим дорогого Александра Ивановича уважить. Александр Иванович! – Афоня обернулся: чего там.
– Он не выйдет, – ответила Варвара, – но передай: всем поможем.
Афоня недовольно сморщился.
– Я напомню вам, что Кирпиков первый начал движение за трезвость. И преуспел. Жалкие продолжатели, вроде этого разгребателя грязи (сдержанный смех в толпе), доказали только одно, нам еще надо многое понять. (С неожиданной горечью.) И вовремя.
– Для справки! – крикнул Вася. – Три минуты.
– Дать, – сказали в толпе.
– Вода была настоящая. Могу поклясться на чем угодно.
– На огне, – сказала Рая. – А вообще, – заметила Рая Михаилу, – это мне нравится.
– Вполне, – согласился тот. – Жечь будут?
Пошли за огнем.
Рядом с Афоней появилась дочка его.
– Папа, это я.
– Вижу.
– Это я, – сказала дочь и крикнула: – Не надо огня, это я сделала. Я положила в бочки по куску сахара.
Толпа умолкла. Вася Зюкин вытер пот со лба.
– У тебя что, руки чесались? – спросил Афоня.
– Сам учил, – ответила дочь. – Если, говорил, я, дочка, пьяный, то не давай мне ездить, сунь в бензобак сахару. А они все были как пьяные.
– Выше пояса вся в меня! – гордо объявил Афоня.
Принесли факел и, не зная, что с ним делать, встали у крыльца. И его пламя в наступивших сумерках осветило седого старика – Кирпикова. Он вышел, постоял немного и в полной тишине (только шипел факел) спросил:
– Но если вам так нужна вода, что же вы не сорвете пломбу с источника? Это же просто.