Животная любовь
Шрифт:
Несмотря на это, Бизальцки после демонстрации насекомых, которые по сравнению с первой частью показа вызвали только скуку, — возможно, исключительно для подготовки драматической кульминации своего спектакля — устроил еще и тягостную, сухую, как скелет, демонстрацию костей.
Весь исполненный сдержанности, упиваясь позой непризнанного, но зато абсолютно непреклонного исследователя, Бизальцки велел нам подойти к краю сцены. Там мы должны были стоять неподвижно, пока он с помощью китайской палочки — их ему якобы вручил один азиатский коллега, но, много вероятнее, он еще до войны стянул эти палочки в каком-нибудь китайском ресторане — не укажет на каждый из двадцати двух птичьих скелетов, белесые пористые части которых были соединены между собой с помощью проволоки, не назовет их латинские названия и не объяснит про них все досконально.
Уже
Прошла еще бездна времени, и тут я подумала: а почему этот Бизальцки не привез с собой ни одного чучела, с натуральными перьями и стеклянными глазами, хотя бы такое, как та растрепанная, пыльная, слабо напоминающая настоящую птицу мухоловка, которую я однажды нашла среди всякого малопонятного хлама в кабинете биологии, когда меня наказали и я должна была делать уборку в школе. Эту мухоловку я тогда стащила, посадила на дерево и наблюдала, как с ней яростно расправляются воробьи. Но все эти бесконечные кости какого-то вымершего, истребленного или находящегося под угрозой истребления стервятника напоминали мне разве что жалкие остатки жареного цыпленка, те косточки, которые я высасывала и облизывала дочиста, а под конец только в отчаянии урчала, как урчит у меня в животе пойманный в ловушку голод, натыкаясь на пустые стенки желудка.
Мы с такой обреченностью погрузились в пучину монотонного рассказа Бизальцки, что почти испугались, когда его рука, судорожно сжимавшая китайскую бамбуковую палочку, наконец опустилась, дойдя до правого края стола, где находился скелет последнего представителя той банды обреченных на заклание птиц, которые, словно сторожа, охраняющие особо ценный товар, стеной встали между Бизальцки и нами.
Трое мальчишек, стоявших рядом с выходом слева, пытались среди воцарившейся тишины бесшумно, на цыпочках, выскользнуть из зала. Я вытянула шею и одними глазами следила за их движениями, которые были легки, точны и ловки, словно у танцовщиков, изображающих леопардов в корейском фильме-балете для детей, который я видела, но ничего не поняла. Но зависть к ним у меня в душе быстро сменилась унынием и грустью. Я вдруг осознала, почему мне никогда не придет в голову спасаться бегством, причем совершенно неважно, в какой ситуации: мое глупое, страдающее припадками ярко выраженного безрассудства и при этом полностью выходящее из-под контроля тело сковывало меня и становилось непреодолимым препятствием.
Удалось ли тем троим мальчишкам прокрасться к двери и вырваться наружу, или же они оставили свое намерение, наблюдал ли за ними, кроме меня, еще кто-нибудь из «учащихся личностей» — как называл нас Бизальцки, — а может быть, не просто наблюдал, а даже собирался поступить так же — не помню. От внимания Бизальцки, у которого инстинкты охотника за мелкой дичью были в рабочем состоянии, этот индейский маневр беглецов, конечно, не ускользнул. Иначе зачем ему было с такой одновременно угрожающей и умоляющей интонацией произносить: «Ми-и-инуточку, пожалуйста!», растягивая «и» и делая на нем особый акцент? Когда сразу после этих слов я повернула голову к Бизальцки, большая круглая корзина с крышкой уже стояла посреди птичьих скелетов, которые были сдвинуты в сторону и теперь уже явно не играли никакой роли.
По-прежнему было тихо, до того тихо, что мне показалось, будто стенки корзины — может быть, оттого, что ее только что подняли наверх, а значит, трогали руками, — короче говоря, мне стало казаться, что я слышу тихое поскрипывание ивовых прутьев — время от времени, через неравные промежутки. При этом у меня возникло какое-то неясное предчувствие опасности, которое погрузило загадочный скрип в оглушительный грохот, звучавший у меня в ушах и напоминавший соло барабанов в цирке перед последним тройным сальто канатоходца, — но, наверное, это просто сердце застучало у меня сильнее обычного и от этого кровь запульсировала в висках.
Бизальцки снял с корзины крышку, я привстала со своего места. Бизальцки положил крышку на пол у своих ног, снова распрямился и, делая круговые движения головой, словно избавляясь с помощью гимнастики от излишнего напряжения шейных мышц, оглядел ряды публики, потом по локоть погрузил руки в корзину, мгновение помедлил и извлек на свет гигантскую змею, придерживая ее обеими руками.
Лежащая в виде горизонтальной синусоидальной кривой рептилия на ладонях у Бизальцки представляла собой, как он объявил, тринадцатилетнюю, а может быть даже четырнадцатилетнюю, еще не достигшую взрослых размеров амазонскую анаконду, длина которой на тот момент составляла ровно два метра двадцать восемь сантиметров. Довольно крупная голова анаконды походила своей сердцевидной формой, а также цветом — как тускло поблескивающий графит — на обтянутый фольгой иностранный шоколадный сувенир, который я в этом году подарила своей бабушке на день рождения, но она его даже не попробовала, а при первой же возможности передарила толстому соседскому малышу, потому что как раз четвертого января этого года она узнала, что у нее сахарный диабет.
На голове у анаконды слева и справа виднелись вспухшие бугорки почти черных, обтянутых стеклянисто-прозрачной кожей безбровых глаз, к тому же казалось, что она постоянно ухмыляется, потому что складка кожи от тесно сомкнутых челюстей шла у нее до самой впадины под подбородком, а из середины щели между челюстями иногда высовывался напоминающий разветвление вен или веточку коралла длинный, раздвоенный темно-красный язык.
Змея Бизальцки была не первой в моей жизни, раньше я уже несколько раз видела змей. Видела однажды сразу трех только что вылупившихся обыкновенных ужей, потом разных других ужей, медянок, гадюк, гигантских тропических змей и удавов в террариуме, в Тропическом павильоне при зоопарке. И все-таки у этой змеи общим с ними было только то, что все они годились на дамские сумочки, — факт, вызывающий отвращение у большинства любителей животных. Эта змея одновременно была свободна — и поймана, совершенно реальна — и полностью абсурдна, ну, скажем, как если бы ручная амазонская анаконда появилась в политехническом институте.
Бизальцки что-то прошипел анаконде, которая потянула голову к его губам, — казалось, он хотел утихомирить грудного младенца Но анаконда по своим повадкам на грудного младенца была вовсе не похожа С полным спокойствием, не оказывая никакого сопротивления его манипуляциям — а такое сопротивление обычно бывает свойственно животным — и, похоже, соглашаясь с его действиями, она легла вокруг шеи Бизальцки в виде воротника. То, как она свисала с плеч Бизальцки, оплетясь вокруг его затылка засунув кончик хвоста в нагрудный карман его жилета, закинув головку назад, выглядело, пожалуй, безобидно или даже беспомощно, несмотря на всю силу, которую излучало ее гладкое тело, несмотря на то и дело молниеносно высовывающийся раздвоенный язычок и на застывшие глаза-жемчужины, — все это было, наверное, даже мило или, возможно, немножко смешно и забавно.
«Ну, — произнес Бизальцки каким-то низким, не своим голосом, словно святой Николай, который хочет проверить, как к нему относятся дети: больше радуются или больше боятся, — ну, кто из вас хочет взять в руки эту красотку?» «Ни-и-икто-о-о!» — раздалось в ответ на разные голоса.
И только я, одна-единственная, закричала: «Я хочу! Я!» Я настолько торопилась, что не пошла по ряду ни влево, ни вправо мимо ошарашенных школьников, чтобы выбраться в проход, а полезла прямо через спинки кресел второго и первого ряда к сцене.
Раскинув руки, вытянув шею и набычившись, в полной готовности любым способом принять анаконду — неважно, взять на руки или водрузить себе на шею, — я встала напротив Бизальцки, который держал змею, и сказала командным тоном, как будто никаких соперников у меня и быть не может, и одновременно так умоляюще, словно меня одолевает внутренняя уверенность, что я недостойна этого чуда, — короче, я еще дважды повторила: «Я! Я!»
Бизальцки со строгой озабоченностью и подобием какой-то священной торжественности окинул взглядом мою голову, схватил анаконду и одним умелым плавным движением рук, но с трудом, поднял ее в воздух. Он стоял, широко расставив ноги, с гордым выражением лица, и вовсе не похож был теперь на ученого, нет, он напоминал «Кукимуру, сибирского колдуна, разрывающего оковы», или богатыря из номера «Пять Лаокоонов» в цирке «Джипси», или Георгия-Победоносца, повергающего змея, или их всех вместе.