Живой как жизнь
Шрифт:
В какие-нибудь две-три недели у Даля составился бы огромный добавочный том словаря, многообразно отражающего нашу эпоху, потому что, как выразился современный поэт:
В словах, доселе незнакомых, Запечатлен великий год — В коротких Циках, Совнаркомах И в грузном слове Наркомпрод.Современному поэту эти слова очень нравятся, хотя он и сам говорит, что они, как бурьян, вырастают на развалинах былого.
Дивлюсь словесному цветенью. Я все б внимал! И все б глядел! Слова ложатся вечной тенью От58
Стихи Эммануила Германа в Литературном худож. и политическом сборнике «Радуга». Книга 2—3. Полтава, 1921.
Но обывателю эти слова не по вкусу. Он произносит их немного конфузясь, как будто они неприличные. И словно мстя им за то, что он с утра до ночи вынужден осквернять ими губы и уши, рассказывает о них анекдоты.
Анекдотов бездна — ехиднейших. Мы слышали их тысячи раз. О том, что Биржевая Барачная Больница на нынешнем языке — Би-Ба-Бо. О том, что Заместитель Комиссара по Морским Делам называется теперь — Замком по морде. Что Художники, Литераторы, Артисты, Музыканты на теперешнем языке — просто ХЛАМ. А недавно разыскали чорта: Чрезвычайный Отдел Разгрузки Транспорта!
Московские негоцианты, назначая друг другу свидание, так и говорят:
— Твербулъ Пампуш!
В этом есть что-то малороссийское, смачное, сдобное, пахнущее сметаной и вишнями: Твербулъ Пампуш. А на самом деле это — Тверской бульвар, памятник Пушкину.
Особенность всех этих новых слов заключается в том, что почти каждое из них, по воле случая, приобретает тот или иной национальный колорит: если Твербулъ Пампуш кажется сивым хохлом, вроде Тараса Бульбы, то такие шустрые слова, как Пто, Пепо, Лито,
Изо, Музо представляются уху французами. Фабком — добродетельный немец. Zu fabkommen — это вполне по-немецки.
А Совнархоз и Совхоз разве не звучат по-испански? А Уоткол чем не американское слово? Тут и Уот Уитмен, и Нью-Йоркская газета «The Call». На самом же деле — это уездный отдел коллектива...
Размышляя об этих недавно возникших словах, я с гордостью вспоминаю, что, еще задолго до их появления, пророчески предсказывал их.
Во времена допотопные, в 1913 году, в одной своей тогдашней статье я писал:
«Хочется нам или нет, такие слова неизбежно нагрянут в нашу закосневшую речь... Слова сожмутся, сократятся, сгустятся. Это будут слова — молнии, слова экспрессы... Такая американизация речи исторически законна и необходима. Ведь когда мы автомобиль называем авто, а метрополитен метро, когда вместо утомительных слов: конституционнодемократическая партия мы двусложно говорим к-д, а вместо: Южно-Русское Общество Торговли Аптекарскими Товарами говорим инициально Юротат, здесь именно разные методы такого сгущения, убыстрения речи» [59] .
59
Альманах «Шиповник», статья «Футуристы».
Это я выписываю не для того, чтобы похвалиться пророческим даром, а чтобы показать, что революция только ускорила тот процесс, который происходил и помимо нее, до нее.
Обыватель же, сам пугаясь своего словотворчества, отмахивается от него анекдотами. В этих анекдотах сказался
Но когда же и к какому новшеству обыватель относился не враждебно? О каком новшестве не сочинял анекдотов? Обывателю ли осознать ту огромную языковую революцию, которую теперь переживает Россия? Что, если наша деревенская неторопливая речь давно уже нуждается в такой революции? Что, если в этой революции залоги великого будущего? Откуда мы знаем, отвергнет ли эти слова единственный блюститель русской речи — народ? Смеем ли мы осуждать их огулом? И даже эти склеенные, неживые слова, вроде мопса и попса (Московский округ путей сообщения, Петербургский округ путей сообщения), в которых мы привыкли ощущать бесплодный канцелярский онанизм, мертвую бюрократическую выдумку, что, если и их оправдает история как неизбежное зло на пути к урбанизации захолустного русского слова?
Не дико ли, что обо всем этом сложном и огромном движении до сих пор судили одни обыватели! А те, кому оно ближе всего, литераторы, художники слова, молчали.
У нас есть лишь анекдоты о новых словах, но нет ни статей, ни исследований, нет даже словаря, в котором были бы возможно полнее представлены эти порождения революционной эпохи. Пусть они — уроды и выкидыши, но и уроды сохраняются в спирте.
Их нужно не ругать, но сохранять. Во всяком случае, о них полезно думать.
Затевая теперь работу об этом спорном, сложном и в высшей степени любопытном явлении, прошу читателя поделиться со мною и услышанными новыми словами, и своими мнениями об этих словах.
Мне нужны не столько те слова, что склеены в канцеляриях, сколько живые, бытовые, разговорные, те, которые звучат на рынке, в вагоне, в кафе, в которых отражается не бюрократический механизм, но живой человек.
Материалы прошу направлять по адресу:
Петербург, Моховая, 36; К. И. Чуковскому.
1922
Словарь
Но раньше — две оговорки.
Первая
Мне кажется, нам надлежит примириться с теми отклонениями от нормы, которые стали традицией в определенных замкнутых профессиональных кругах. Так как все моряки говорят не компас, но компас, все шахтеры — не добыча, но добыча, все механики — не кожух, но кожух, не искра, но искра, нам остается утвердить эти формы в той мере, в какой они связаны с данной профессией. Пусть хирурги говорят скальпель, пусть рыбаки говорят зарыблять, а железнодорожники — запасная путь и рельса, а бухгалтеры — квартал, но за пределами профессиональных жаргонов этим формам нет места, и употреблять их не следует ни при каких обстоятельствах.
Вторая
Не нужно забывать о существовании так называемого фамильярного, домашнего стиля, которому никакие нормативные словари не указ.
«Одно дело, — напоминает профессор А. А. Реформатский, — выступать с речью на том или ином собрании... другое дело говорить дома с близкими людьми.
[Человек] вправе сказать и я забегу, и я заверну, и я заскочу. Скажет ли он приятелю: я звякну тебе завтра или закончит письмо: черкните мне несколько строк все это не может касаться «лингвистической инспекции», и не надо сердиться на солидную даму, обещавшую своей знакомой что-то тявкнуть по телефону! Это фамильярный стиль, который не подлежит нормализации, так как здесь все зависит от индивидуальной ситуации разговора, важно только, чтобы сам говорящий это чувствовал».