Живой проект: проводник
Шрифт:
– У меня нет родителей, - качнул головой юноша. – Когда пройдет волна, я займусь прежней работой, - парнишка обернулся к окну и показал пальцем, - там, у забора.
Мария не терпела наглости, а ни чем иным, кроме как наглостью, она поведение молодого человека назвать не могла. Но женщина уважала людей, относящихся к работе подобным образом: если форс-мажорные обстоятельства мешают выполнению задачи, их необходимо переждать. Почему парень ковыряется с забором в столь позднее время, спрашивать не имело смысла. Если там образовалась брешь, то заделать ее желательно
– Хорошо, - Мария закрыла дверь.
– Спасибо, - кивнул молодой человек, присаживаясь на подоконник.
Всем видом он показывал, что не собирается мешать хозяйке и уйдет так же, как и пришел, как только исчезнет опасность снаружи. Взглянув на смирно сидящего юношу, женщина вернулась к дивану. Не решаясь вытянуться во все свои метр семьдесят пять, Мария подобрала под себя ноги и продолжила читать с места, на котором остановилась.
Вскоре послышались первые тонкие звуки ударов песчинок о стеклопакеты.
Мария перечитала статью еще раз и кивнула: новые фильтры определенно хороши. Откинула голову на спинку дивана, возвращаясь в состояние покоя и ожидания радости, прерванное приходом соседки. Подняла взгляд на юношу у окна. За его спиной густая коричневая масса лениво елозила по стеклу, опадая вниз и застревая так, будто их барак попал в растворомешалку. Парнишка на фоне этого месива казался неуместно чистым. Мария подумала о том, что одет он в униформу научных работников, а не как подсобный рабочий. Светло-зеленые свободные брюки и рубашка, белые тряпичные ботинки… еще бы зеленую шапочку – и вылитый лаборант.
Почувствовав внимание, юноша поднял взгляд. С минуту он спокойно ждал вопроса, уже сформировавшегося в глазах женщины. Мария же разглядывала паренька как новое оборудование: увидеть все непонятное, сформировать список и потом уже задать все вопросы сразу.
– Звонят, - сказал юноша тихо, разорвав тишину.
– Что? – не поняла Мария.
– Звонят, - повторил он и кивнул в сторону компьютера на рабочем столе.
Мария поднялась с дивана и, садясь в кресло, натянула гарнитуру.
– Привет, доченька, - улыбнулась в монитор. – А у нас пески снова встали… нет, я еще не решила. Я тоже скучаю… - Мария засмеялась, помолчав. – Это ты сейчас так говоришь… хорошо, можно. Пользуйся телефоном, даже когда не уверена, что я разрешу, пожалуйста… Нет, я не за компьютером и могла пропустить звонок… Как Артур?.. Я рада. Пока, милая.
Сняв наушники, Мария еще какое-то время со слабой улыбкой смотрела в монитор. Когда тишина окончательно поглотила воспоминание о голосе дочери, Мария обернулась к гостю.
– У тебя на удивление хороший слух.
Юноша пожал плечом: рад услужить. Мария же перевела взгляд с его лица за плечо: в песчаное месиво за окном.
– Ты работаешь на улице?
– По необходимости, - по-прежнему вежливо и спокойно ответил парнишка.
– Тебе обязательно заканчивать работу сегодня? Пески могут продержаться до утра, а то и дольше. Год назад пески держались двое суток.
– Обязательно, - кивнул молодой человек и в его взгляде появился оттенок той мольбы, что впервые Мария заметила, когда юноша был еще за окном. – Я не стесню вас. А, если вдруг мое присутствие все же станет неуместным, скажите, и я пойму.
Юноша не отводил взгляда. Мария же подумала о том, что это «я пойму» призвано вызвать жалость. Но зачем вызывать жалость рабочему, заскочившему в чужую квартиру ради того, чтобы переждать песчаную волну? Женщина не могла сопоставить чувства, которые должны были вызывать слова юноши с работой, которая ждала его на улице. Это напоминало виноватую улыбку Ани, когда она говорила «одолжи сахарку», подразумевая «подари». Они обе это понимали, а потому намеренная ложь в речи соседки прикрывалась виноватой улыбкой. Что-то подобное произошло и сейчас. Мария поднялась.
– Твоя одежда не похожа на спецовку подсобного рабочего, - сказала она.
– Я выполняю разные работы, не всегда подсобные и не всегда на улице.
– Сколько таинственности и неопределенности, - засмеялась женщина, чувствуя внутренний дискомфорт из-за своего любопытства и странной подозрительности.
– Чувствуешь этот аромат? – спросила она, пытаясь сгладить впечатление, которое могла произвести на парнишку своими вопросами.
– Да, давно чувствую, - ответил он.
– Нам обязательно достанется по кусочку. Аня замечательно делает шарлотку.
Юноша никак не отреагировал.
Мария отвернулась.
Ей казалось, что испытываемый ею дискомфорт вызван вторжением чужого человека в ее квартиру. С другой стороны она отгораживалась от этой мысли, не принимала ее, потому как испытывала к молодому человеку необыкновенное доверие. Каждый его ответ, внешняя покорность и спокойствие – все работало на то, чтобы парнишка максимально быстро стал своим даже для совершенно незнакомо человека.
– Ты можешь сесть сюда, - указала Мария на табуретку за кухонным столом.
– Благодарю, - парнишка поднялся и перешел в кухню.
– Как думаешь, через сколько времени шарлотка будет готова? – Мария включила чайник.
– Не знаю, - юноша улыбнулся с искренним удивлением.
– Я подумала, что с твоими обостренными чувствами ты поймешь, когда она уже готова.
– Я не знаю, как пахнет готовая шарлотка, - пожал он плечами.
Мария почувствовала себя глупо и отвернулась к чайнику. Наверно, у него действительно нет родителей. Ей казалось, что все дети должны знать, как пахнет шарлотка. Этот аромат, считала она, является неотъемлемой песчинкой в пустыне под названием «семья». Ее дочь знала, как пахнет шарлотка, а рядом с этим знанием жило воспоминание и о ней самой, Марии. Из таких мелочей и формируется детство, которое должно быть счастливым. Вряд ли Мария смогла бы аргументировать свое видение. В ней просто жил слепок детского счастья, передающийся из поколения в поколение. Слепок, составляющий саму суть понятия «семья».