Живой
Шрифт:
Ударил дверь, но она была заперта. Выругался и крикнул:
– Марина? У вас все хорошо?
Никто не ответил, но Андрей отчетливо слышал скрип половиц. Щелкнул щеколда, и в дверном проеме возник Макс. Одной рукой он держался за дверной косяк, второй – за грудь.
Этажом ниже засуетились дети, хлопнула дверь, и малышня высыпала в столовую. Сонная, растрепанная Катя – еще не девушка, но уже и не девочка, – шагнула вперед, взглянула наверх:
– Марина?
Щелкнул выключатель, заливая столовую светом.
– Ма-ам? – позвал Стас.
Дети Андрея
– Ничего страшного. Всем быстро спать!
Трудно было сказать, поверили они или нет: дети острее взрослых чувствуют нависшую угрозу. Но вняли, разошлись. Таня сбежала в кухню и выключила свет. Андрей спросил Макса, все так же стоящего в проеме двери:
– Дай осмотрю рану.
Макс не ответил, отодвинул его и направился в ванную, заперся там. Андрей и Таня замерли перед раскрытой дверью, не решаясь переступить порог. Оба знали, что случилось, но боялись подтверждения. В голове крутился главный посыл, который Влад написал алым маркером на обложке тетради с переписью населения. Каждый вновь прибывший, как молитву, повторял его вслух: «Я, такой-то, обещаю в случае наступления мутации считать меня мертвым и настоятельно рекомендую тотчас лишить меня жизни в целях всеобщей безопасности. Сам обязуюсь лишить жизни любого мутанта, будь то муж, жена, друг или ребенок».
В ванной заплескалась вода – Макс обливался из ковшика. Андрей отодвинул Таню и переступил порог чужой спальни. Палец с полминуты лежал на выключателе. Щелчок – свет резанул по глазам. На разоренной постели, залитой кровью, на спине лежала Марина с неестественно вывернутой головой. Ее яркие губы были приоткрыты, а подернутые пеленой глаза удивленно смотрели в зеркало трюмо. Вполне человеческое лицо…
Нет, она перестала быть человеком. Господи, если Ты есть, сделай так, чтобы не видеть, как мутирует Таня… Нет, лучше избавь ее от такого зрелища!
Как и всякий юноша, считающий себя чуть ли не бессмертным, Андрей в глубине души надеялся, что они попадут в небольшой процент людей, организмы которых способны победить вирус. Непременно вместе, а никак не порознь.
Он шагнул к Марине, закрыл ее глаза и решил, что Максу незачем больше смотреть на творение рук своих. Ничего не говоря Тане, он завернул Марину в простыню, перекинул труп через плечо и понес в комнату-кладовую, как похищенную невесту. Таня, сложив руки на груди, провожала его взглядом. Наверное, она думала о том же: «Господи, помоги сохрани их, а если нет, позволь мутировать в один день».
Утром Макс не пришел на завтрак, попросил оставить его в покое. Андрей не стал навязываться. Таня осталась дома, боясь, что убийство любимой женщины сведет его с ума или он наложит на себя руки.
Андрей вышел к раздаточному окошку в столовой, когда все собрались за столом. Дети соревновались за самый лакомый кусок, переговаривались взрослые, стучали ложки. Только Катя не ела, смотрела в тарелку, положив руки на колени. Никто не обратил внимания на Андрея, а он все не решался нарушить хрупкое спокойствие.
– Случилось несчастье, – проговорил он и смолк, пытаясь проглотить застрявший в горле ком.
Все замерли. Не выпуская из рук ложек-вилок-чашек, с удивлением начали оглядывать друг друга, пытаясь сообразить, кого нет. Андрей не стал их мучить:
– Марина, жена Макса. Макс… сами понимаете. Таня сейчас с ним.
Мама Валя, работающая на раздаче, выронила тарелку и заголосила. Катя закрыла лицо руками. Мордашка Стаса вытянулась, рот искривился, и он закричал.
Только теперь Андрей понял, как жестоко было помещать детей в семьи, где родители скоро умрут. Один раз они уже осиротели.
Похороны назначили на четыре часа вечера. Андрей все так же вел у подростков основы медицины, рассказывал, как останавливать кровотечение. Ученики делали вид, что слушали. Остальные жители базы выполняли повседневные обязанности. Андрей старался ни с кем из взрослых не встречаться, но даже в изоляции чувствовал тяжесть нависшего над поселком горя. Несколько месяцев все жили, забыв о том, что заражены, и метроном отсчитывает секунды.
И вот гильотина опустилась. Мутировала Марина. Кто следующий? Смогут ли они жить спокойно, зная, что в любую минуту…
Мимо школы к ангару прошагал Макс в ватнике, ушанке и сапогах. Через минуту он уже шел назад с двумя лопатами: совковой и обычной, какой копают грядки, направился к воротам, рыть могилу. Андрей невольно глянул на часы: до похорон остался час.
У Марины была странная фобия: она боялась очнуться в гробу, потому просила похоронить ее, как татарку, обмотанную простынями. Ее просьбу решили выполнить, но прежде тело Марины вынесли на носилках к дому. Таня нарумянила ее, подвела ресницы и губы. В первом ряду сомкнувшегося над носилками кольца стояли дети и с ужасом смотрели на еще вчера полную сил Марину. Стас и Катя рыдали, как настоящие брат и сестра, Таня не отходила от них, гладила Катю по волосам. Андрей протолкнулся к ним, обнял Таню. Рыдающая девочка пролепетала:
– Ну хоть вы меня не бросите? Пообещайте!
И Андрей пообещал, и сам поверил, откуда-то появились силы, уверенность, что только ради них ему даруется долгая жизнь.
Взрослые крепились. Только Мама Валя смахивала слезы, льющиеся потоком. Макс прощаться с умершей не пришел, и Андрей не осуждал его. Мама Валя и Таня спеленали Марину, после чего мужчины понесли ее за ограду, где Валера уже приготовил деревянный крест, а Таня нарисовала портрет усопшей.
Андрей любил Марину как боевого товарища, как старшую сестру, и потому ему больно было смотреть, как близнецы заработали лопатами, бросая черную мерзлую землю на белый саван. Он отключил чувства и думал. Раньше все молчали о смерти, если кто-то пытался поговорить о неизбежном, ему закрывали рот, словно он затронул постыдную тему. Это неправильно. О смерти нужно говорить, особенно – детям. Смерть должна стать для них обыденностью, иначе они, как Светка, рисующая на снегу, сойдут с ума.