Живущие в ночи. Чрезвычайное положение
Шрифт:
Правительство одобряло взгляды Старика Нанды и поэтому не трогало его. У него не отобрали ни клочка земли, а когда целый район, где он построил блок жилых домов, которые сдавал внаем, и большой особняк для себя, был отведен под «европейскую территорию», Старик Нанда, в отличие от всех других, получил приличную компенсацию, и за ним сохранили даже право собственности не только на этот особняк, но и на примыкающий участок земли. Вот так и произошло, что Старик Нанда оказался не только единственным индийцем, но и единственным небелым, живущим на территории, отведенной для белых.
Старик Нанда лишь недавно разменял седьмой десяток,
В большой прохладный кабинет, откуда Старик Нанда правил своей империей, вошел его единственный сын, которого, вполне естественно, все называли Молодым Нандой. Молодой Нанда был среднего роста и гораздо светлее, чем его отец. От него веяло спокойствием и уверенностью в себе: сразу было видно, что он воспитывался в Европе; и он обладал ловкостью и силой, которые вырабатываются участием в спортивных состязаниях. Он учился в том же шотландском университете, что и Нанкху, но когда он поступал туда, Давуд был уже на последнем курсе, и степени они получили разные: один по медицине, а другой — по экономике.
Молодой Нанда скользнул в кресло для посетителей, напротив большой конторки, и замер в ожидании. Через несколько минут Старик поднял глаза. Молодой человек подавил в себе обычное неприятное чувство: смесь злости, снисходительного презрения и легкого стыда, которое охватывало его всякий раз, когда ему приходилось иметь дело с отцом.
— Я хотел бы поговорить с вами, отец.
— Говори, я жду.
— Только не так. Это серьезно, чрезвычайно серьезно.
Старик Нанда откинулся на спинку своего огромного кресла; он переплел пальцы так, чтобы большие упирались друг в друга, и сложил руки на животе. Он знал, что единственный сын осуждает его, и это бессознательно причиняло ему боль. Беда в том, что он вынужден обращаться со своим сыном, как с европейцем. Образование придало ему такой европейский лоск, какого нет ни у одного здешнего белого.
Старик Нанда бросил взгляд на изукрашенные причудливой резьбой часы.
— Сколько тебе потребуется времени?
— В сущности, это зависит от вас. По-моему, хватило бы и пяти минут, но, зная ваш характер, я опасаюсь, что мы не уложимся и в полчаса. Может быть, понадобится целый час.
— У тебя неприятности? — Старик Нанда испытующе глянул на сына.
— Да, но вы не догадываетесь, какие.
— Что-нибудь связанное с политикой? — поспешно спросил Старик Нанда.
— Советую вам, отец, принять пилюлю. На всякий случай.
Юноша говорил с еще более отчетливым европейским выговором, чем всегда, и поэтому Старик Нанда послушно достал пилюлю из ящика конторки и быстро проглотил ее. Затем снял трубку с одного из нескольких телефонов, стоявших у него под рукой, и сказал:
— Никого не пускать ко мне. Понятно?
Со своими служащими он разговаривал громким, пронзительным голосом. Он знал, что сын не одобряет и этого, но как же еще разговаривать со своими служащими? Как показать им, что ты хозяин?
— Нет, нет! Ни в коем случае! — прокричал он в ответ на вопрос, заданный деловитой цветной секретаршей. — Никого не пускайте! Пока я не позвоню вам! Понятно? — Он с треском опустил трубку и повернулся к сыну, мысленно готовясь к разговору.
— Вы знакомы с Давудом Нанкху, отец? — спросил Молодой Панда.
— У меня нет времени на пустую болтовню. Тебе хорошо известно, что я с ним знаком. Я слышал, он скрылся и его разыскивает полиция. Продолжай.
— А вы знаете, почему его разыскивает полиция?
— Ты тоже замешан в этой дурацкой политике?
— Да. Теперь, когда он не в состоянии приносить никакой пользы, он должен покинуть страну. Он уже не может руководить индийской подпольной организацией сопротивления, и ее руководителем буду я.
Старик Нанда стал раздуваться, как большая лягушка. Лицо его как-то сразу обрюзгло. Он схватился за ворот, словно ему было трудно дышать, затем вскочил и с громкими воплями начал метаться по комнате, как безумный. Буря продолжалась секунд сорок пять и окончилась так же мгновенно, как и разразилась. Он снова уселся в кресло, вынул белоснежный платок и вытер уголки рта.
Даже не глядя в сторону сына, Старик Нанда мог хорошо представить презрительное выражение его лица — точно такое же, как в первый раз, когда он взорвался в его присутствии. «Они ничего не понимают, — думал он. — С детства живут в полном достатке и не понимают, скольких трудов стоило нажить богатство». Он хотел объяснить это сыну, но не мог подобрать слова, способные убедительно выразить жестокие муки, которые он перенес в своей жизни. Вот если бы на его теле был шрам от ножа или пули, тогда бы они все увидели и поняли…
— Дуралей! — устало пробурчал Старик Нанда, — Получил образование, а дуралей! Н зачем только я тратил на тебя деньги! Ведь они тебя арестуют и посадят в кутузку, они выбьют из тебя все твое образование и превратят в нищего кули. Неужели я работаю ради этого? А когда они поймают тебя, они втопчут и меня в грязь, отберут все, что у меня есть. Хоть и с образованием, а все равно дуралей! Ну почему, ну почему я должен терпеть такое?
— Потому, что вы дали мне образование, отец.
— Я надеялся, что ты будешь моим достойным преемником, а не глупцом.
— Вы правда надеялись, что я буду таким, как вы? Человеком, который боится всего и всех?
— Ты еще издеваешься! Да, я хочу, чтобы ты был таким, как я! Кем бы ты, интересно, был, если б не я? Может быть, я для тебя и недостаточно хорош, но я вывел тебя в люди! Я богатый человек, захочу — сниму трубку и позвоню самому министру.
— Вот и позвоните, — поймал его на слове Молодой Панда. — Только не министру, а старшему инспектору Дю Плесси!
— И не подумаю. Я не хочу иметь ничего общего ни с тобой, ни с твоей дурацкой политикой!