Живые и мертвые классики
Шрифт:
С бронированным Громоздилой порвали все, кто знал его близко. Одни просто молча отвернулись, другие выступили с разоблачением, третьи прокляли, ибо он их всех оскорбил, оклеветал, предал, — всех, начиная с друзей юности. Притом в отношении их проделал это дважды. Первый раз еще в 45-м году. Тогда на допросах представил своими единомышленниками школьных и институтских друзей Николая Виткевича, Кирилла Симоняна, его жену Лидию Ежерец (она у нас в Литинституте преподавала иностранную литературу) и Наталью Решетовскую, собственную жену. Прихватил еще и случайного знакомого Леонида Власова.
Виткевич, по одному
А в 1952 году, когда Солженицын заканчивал срок, Симоняна пригласил следователь и предложил ему прочитать увесистую тетрадочку, исписанную тоже хорошо знакомым ему почерком школьного друга. 52 страницы — это так похоже на Громоздилу с его словесным недержанием! «Силы небесные! — воскликнул Симонян, изучив сей фолиантик. — Здесь описывалась история моей семьи, нашей дружбы в школе и позднее. При этом на каждой странице доказывалось, что якобы с детства я был настроен антисоветски, духовно и политически разлагая своих друзей и особенно его, Саню Солженицына подстрекал к антисоветской деятельности».
Его прокляли и школьные друзья Виткевич и Симонян, и те, с кем он сидел в лагере — Копелев и Никифоров, и те, кто его поначалу приветствовал и печатал, защищал — популяризировал — Твардовский, Симонов и Лакшин. Уж как обожал его «Современник», целый год печатавший «Красное колесо», но, в конце концов, и Станислав Куняев напечатал убийственную подборку читательских писем. Вот несколько выдержек.
А.А. Сидоров: «Это общечеловек горбачевского типа. Я был бы совершенно безразличен к нему, если бы он в угоду русофобам не организовал клевету на Шолохова». С.И.Анисимов: «Этого «художника и мыслителя» можно с полным правом назвать одним из самых заслуженных могильщиков страны. Никаких чувств, кроме ненависти, я к нему не испытываю». Софья Авакян: «Он враг моей Родины. Он употребил все свои силы, весь свой холодный расчетливый фанатизм на ее уничтожение, и потому он мой личный враг на самом сокровенном уровне моей души, как Чубайс, Гайдар, Ростропович. И я ненавижу его. Я испытываю почти физическую боль, когда его пытаются хоть каким-то краешком прислонить к Толстому».
Пока по телевидению шел фильм, Никофоров дважды звонил мне из Нью-Йорка. Ах, как жаль, что он не был в Москве! Какая досада, что не мог принять участие в «послесловии»! Когда я рассказал ему о судьбе «солженицынских лауреатов» — Инне Лиснянской, Владимире Топорове, Евгении Носове и назвал новых — Валентина Распутина, Леонида Бородина, Игоря Золотусского, он заметил: «Неужели им не страшно?» Помолчал и добавил: «Спаси, сохрани и помилуй их вместе с Панфиловым, Господи!»
КАРНАВАЛЬНАЯ ДИЧЬ
Первого января, проспавшись после встречи Нового года, я часов в 11 утра включил телевизор. И сразу вляпался в шарагу дюжих мужиков, которые, дергаясь и тряся всеми уже не молодыми членами, метались по сцене и осатанело наяривали частушки самого убогого и похабного
А вечером показали по той же первой программе новый трехчасовой фильм знаменитейшего Эльдара Рязанова «Карнавальная ночь — два», поставленный в ознаменование юбилея памятной «Ночи» 1956 года и по ее как бы модернизированной сюжетной канве. Что ж, почему не поставить! Тем паче, что в фильме высмеиваются халтура и бездарность, убожество и бесстыдство, подобные тому, что я видел утром. Да еще — о взяточничестве и продажности в искусстве, о подхалимстве, о наглом силовом захвате народной собственности. Молодец Рязанов, молодец!
Но чем дальше я смотрел фильм, тем острее вставал вопрос: сударь мой, а кто был зачинщиком всего этого? Кто, например, устраивал пропагандистско-благостные душевные телебеседы с кремлевским боровом? Именно вы-с и устраивали, Эльдар Александрович. Или до сих пор думаете, что сей хрюкающий ложкарь не имеет никакого отношения ко всему тому, что творится у нас ныне, к торжеству цинизма, бесстыдства, а в частности, и к разгрому искусства? Признавайте или нет, а вы с ним заодно.
Впрочем, нет, вы были в деле насаждения цинизма, глумления над народом даже впереди барвихинского хряка! Что он делал в ноябре 1987 года? Еще произносил пылкие речи о своей верности по гроб коммунизму. А вы тогда устроили свой грандиозный юбилей на телевидении. И там всему народу с торжествующей усмешечкой баловня судьбы рассказали, как в свое время у вас «не состоялась встреча с военкоматом», то есть как вы, молодой и здоровый, улизнули от службы в армии. А как? Да очень просто: повестки приходили, а вы плевали на них, на свой первейший гражданский долг. Ваш рассказ был не просто бессовестным, это явилось тогда нечто невиданное на Руси — принародное хвастовство своим цинизмом, тем «болезненным бесстыдством», которое Шолохов заклеймил у Солженицына. Все можно! Ничему нет предела! С этого вы и начинали. Ну, если точно, то начинал-то в наше время, конечно, помянутый Солженицын, но он в писаниях, которые многие и не читали, а на телевидении, с таким размахом — вы первый.
Тогда ваш наглый рассказик возмутил многих. Тем более что ведь вас слушали и те, кому завтра предстояло идти в армию. Герои Советского Союза генерал-лейтенант Т.Самойлович в «Правде» и майор Н.Кравченко в «Красной звезде» выразили юбиляру свое офицерское и мужское презрение.
Но вам — все Божья роса! И в те же дни в «Аргументах и фактах» № 50 вы продолжали глумиться над армией и даже — над коллегами по профессии, над военными кинодокументалистами, в частности, над создателями фильма «Разгром немецких войск под Москвой».
Вы заявили тогда, что фильм не понравился Сталину из-за того, что там мелькнул только один наш самолет, и он приказал переснять. Тогда, дескать, подняли тучу самолетов, засняли их, и вот только после этой кинофальшивки фильм был принят. Все-то вы знаете, учитель. Не был на войне, увернулся от армии, а говорил с уверенностью очевидца, которого под Волоколамском ранило в грудь навылет, чудом выжил, а потом на геройской груди засветилась медаль «За оборону Москвы», три ордена Славы и много других наград.