Живые тени

Функе Корнелия

У Лелу побелел кончик носика, но Луи угрожающе склонился над ложем Неррона.

– Ты хотел обмануть меня, гоил! Сколько времени у тебя уже эта голова?

– Он хотел ее вам предъявить. – В проеме двери показался темный силуэт водяного. – Гоил спрашивал меня, где можно вас найти, но вас в вашей постели не оказалось.

Это была наибеспомощнейшая ложь, какую Неррону когда-либо приходилось слышать. Но, произнесенная булькающим голосом водяного, она прозвучала как чистейшая правда.

– Я работаю на вашего отца, – заявил Неррон, забирая бездонный

кисет у Луи. – Вы никак забыли? И я всего лишь следую его указаниям. Голова останется при мне. Разве что вы позволите мне преподать вам, как уберечься от ее проклятий.

Лелу все еще прятался за спиной Луи.

Ну погоди, Жучище. Я напущу на твою тощую шею каждого гнома-горняка, какой нам только попадется по дороге.

Луи провел пальцем по лезвию своей сабли, словно рисуя себе в воображении, как она полосует гоилову кожу.

– Ну, будь по-твоему. Можешь оставить голову при себе. До поры.

Омбре все еще торчал в дверях.

Лелу, видимо, подозревал, что Неррон соврал. Водяной же это знал точно.

Неррон отправился к Омбре в чулан, едва из-за двери Лелу донесся его храп, похожий на скрежет саранчи, а из комнаты Луи – хихиканье очередной девчонки.

Омбре лежал в кровати и поливал водой из миски свою чешуйчатую грудь.

– Какова твоя цена? – спросил Неррон.

– Время покажет, – прошуршал водяной.

32. Сердце на востоке

Несмотря на серебро Труаклера, на дорогу ушли все пятнадцать дней – и с каждым днем в Джекобе крепла уверенность, что Бастард уже давным-давно добыл сердце.

После его припадка другие пассажиры подсаживались в дилижанс очень неохотно (в Баварии и Аустрии свирепствовала оспа), но Труаклер демонстративно сел возле него. Да, Джекобу он начинал нравиться. Труаклер был так же хорошо подкован по части лошадей, как и в области новейшего оружия гоилов, и ничего не находил плохого в многочасовых дискуссиях о том, какие клинки лучше: каталонские или альбийские. Оба они разделяли страсть к фехтованию, но Труаклер, в отличие от Джекоба, предпочитал сабле шпагу. Остальные пассажиры уже наверняка проклинали их бесконечные беседы, когда они часами напролет спорили, какой фехтовальный выпад коварнее: inquarto или sparita de vita.

За окном пробегали темные долины, в озерах отражались замки на заснеженных вершинах.

В одном из них Джекоб нашел хрустальный башмачок, за который императрица удостоила его ордена. Потом вдалеке показался лес, где он умудрился похитить пару семимильных сапог у банды разбойников с большой дороги для волчьего князя с Востока. Не может быть, что все позади, только не сейчас! Но по его милости императрица коротает дни свои в подземной крепости, лес стал в два раза меньше с тех пор, как его древесину пустили на выплавку стали, а в Виенне правят гоилы. Все уходило в прошлое, даже в Зазеркалье.

Две

гувернантки залились румянцем от шутки Труаклера, а Джекоб уставился в окно, стараясь отвлечься от мысли о том, что Лиска разглядывает его спасителя все более благосклонно. По левую руку от них вяло текла через затопленные луга Дуна, а на горизонте уже вырастали башни Виенны.

– Джекоб! – Труаклер положил ему руку на колено. – Селеста спрашивала меня, не знаю ли я, где имеет обыкновение останавливаться Луи Лотарингский, когда наведывается в Виенну.

Селеста. Это прозвучало очень непривычно. Странно было услышать ее настоящее имя из уст другого. Джекобу Лиска открыла его всего несколько месяцев назад.

– Полагаю, Луи заедет к своему кузену, – продолжал Труаклер. – Я с ним очень коротко знаком. Если хочешь, я позабочусь о том, чтобы он вас принял.

– Конечно. Спасибо.

Селеста…

Возница придержал лошадей – улицу затопило. Таяние снегов в горах вызвало обильное половодье. В зазеркальном мире реки еще сами выбирали себе русло, и каждый год вешние воды затапливали крестьянские дворы и даже целые поселения, но Джекоб любил поросшие камышом берега, бесчисленные речные рукава и лесистые островки, отражавшиеся в мерно текущих водах. Реки Зазеркалья скрывали не только русалок и иловых гномов, но и сокровища, сделавшие богачом не одного оборванца-рыбака.

Селеста…

Возница свернул на тот самый мост через реку, по которому бежали с Кровавой Свадьбы из города гоилы. Виенна сдалась им почти без сопротивления, после того как дочь императрицы всенародно объявила, что вина за кровопролитие в церкви лежит целиком и полностью на ее матери. Гоилы оказались не более жестокими оккупантами, чем любые другие, но Джекоб чувствовал себя очень неуютно, проезжая мимо солдат в серых мундирах и домов с замурованными окнами, и без конца спрашивал себя, случилось ли бы все это, если бы не он.

Почтовые дилижансы все еще останавливались за зданием вокзала, хотя лошади шарахались от грохота отходящих поездов. Видимо, их владельцы не хотели без боя уступать будущее железным экипажам, но эту партию они уже давно проиграли. Сразу же за вокзалом гоилы сделали вход в городские катакомбы, где и поселились многие из них. Другие пассажиры глазели на солдат, охранявших спуск, с едва скрываемым отвращением, которое все еще вызывали каменные лица у большинства людей. Брак Кмена здесь мало что изменил.

Стены вокзала были обклеены сотнями объявлений о розыске. В Виенне орудовала группа анархистов, призывавших к восстанию против новой императрицы, к нападению на ее министров, на военные и полицейские участки и жилища гоилов. Лиска бросила тревожный взгляд на плакаты, но Джекоб так и не нашел на них ни своего лица, ни лица Уилла. Что бы там Темная Фея своему возлюбленному ни напела, а Кмен нефритового гоила в розыск не объявил.

Если тебя не станет, Джекоб, никто вообще никогда не узнает, куда подевался Уилл.